Русские мыслители

Однако вовсе не исторические элементы в доктрине Чер­нышевского завораживали народников, которым больше всего полюбились его яростное недоверие к реформам, про­водимым «сверху», его утверждение, что сущность исто­рии сводится к борьбе классов, и — главным образом — его убеждение (сколько можно судить, заимствованное отнюдь не у Маркса, но из других социалистических источ­ников, равно питавших и Маркса, и Чернышевского) в том, что государство было, есть и будет орудием правящего класса, а потому, независимо от желания своего или нежела­ния, просто не может проводить необходимых реформ, чей успех равнялся бы распаду или ослаблению существующего строя. Никакая власть не склонна кончать самоубийством. Оттого-то все попытки переубедить царя, все попытки укло­ниться от ужасов революции неизбежно (заключает Чер­нышевский в начале 1860-х) окажутся тщетными. На закате 1850-х было время, когда Чернышевский надеялся, подобно Герцену, на реформы свыше. Отмена крепостного права, какой она предстала в итоге, правительственные уступки, сде­ланные помещикам, излечили Чернышевского от иллюзий. Он указывал, не без веского исторического подтвержде­ния своим словам, что либералы, рассчитывавшие повлиять на правительство своей фабианской тактикой, преуспели только в одном: подвели и крестьян, и себя самих; для начала насторожили земледельцев, приятельствуя с их господами, — а после этого правящий класс без особого труда, при всяком удобном случае напоминал крестьянам, что либералы — друзья сомнительные, и науськивал крестьянство на его же собственных защитников. Так оно вышло в 1849-м — и во Франции, и в Германии. Даже когда «умеренные» вовремя шли на попятный и призывали к решительным действиям, незна­ние истинных окружающих условий и незнакомство с под­линными нуждами крестьян и рабочих обычно побуждало их выдвигать утопические предложения и схемы, за которые последователи «умеренных» расплачивались ужасной ценой.

Чернышевский создал простую разновидность истори­ческого материализма, согласно коей политические факторы предопределяются факторами социальными, а не наоборот. Вместе с Фурье и Прудоном он считал, что либеральные и парламентские идеалы попросту не включают в себя глав­ных вопросов: крестьянам и рабочим требовались еда, оде­жда, обувь и крыша над головой; а право голоса, либераль­ная конституция, гарантии личной свободы почти ничего не значили для голодных и оборванных людей. Сперва должна грянуть социальная революция; потом, сами собою, придут и надлежащие политические реформы. В глазах Чер­нышевского, главный урок 1848 года сводился к следующему: все западные либералы — и храбрецы, и трусы наравне — обанкротились и нравственно, и политически, а заодно с ними обанкротились их русские ученики — Герцен, Кавелин, Грановский и прочие. Россия непременно должна идти своим путем. В отличие от славянофилов и подобно русским марк­систам следующего поколения, Чернышевский утверждает, приводя целые груды экономических доказательств и подтверждений, что историческое развитие России, в част­ности, сельского «мира», ни в коем случае не самобытно, а течет в соответствии со всеми социальными и экономичес­кими законами, свойственными любому обществу. Подобно марксистам (и позитивистам, последователям Огюста Конта), он считал, что подобные законы возможно обнаружить и сформулировать; но, в отличие от марксистов, Чернышевский полагал, будто, заимствуя западные технические достиже­ния и обучая людей, обладающих закаленной, испытанной волей и рациональными воззрениями, Россия сумеет «пере­прыгнуть» через капиталистическую стадию общественного развития, превратить деревенские общины и рабочие артели в сельскохозяйственные и промышленные ассоциации про­изводителей, которые составят зародыш нового социалисти­ческого общества.