Русский Афонский отечник ХІХ-ХХ веков

Известный писатель Вл. Маевский оставил нам чудное воспоминание об отце Вивиане, которого он встретил во время своего пребывания на Афоне: «В нескольких шагах от меня, весь залитый лучами яркого солнца, усердно копошился какой-то ветхий старец в холщевом подряснике и с такой длинной седой бородой, какой я положительно еще не встречал на Афоне.

По всему было видно, что старик-инок нес на себе такое бремя лет, какое едва ли могло ему позволить делать какую либо работу, а тем более ту, какую он все же выполнял под палящим солнцем. А работа эта заключалась в окапывании довольно тяжелой сапой виноградных лоз, на что в жаркое время летнего дня требуется немало сил и настойчивости и от молодого, крепкого человека. Но длиннобородый старец продолжал свое дело, ни на минуту не подымая при этом головы, так что мое появление на его безмятежно-тихом горизонте по-прежнему оставалось ему неизвестным.

– Не испугать бы! – подумал я, решив все же приветствовать почтенного труженика. И совсем тихо, так, чтобы голос мой все же долетел до его слуха, я произнес:

– Христос воскресе, отец!

Старик медленно поднял голову, а затем стал разгибаться. Но было ясно, что одно уже это разгибание причиняло немало труда и забот его костям, настолько долго совершал он это действие. Наконец мой длиннобородый дедушка выпрямился во весь свой крупный рост и, тяжело опираясь одной рукой на кирку и приложив другую к глазам, стал пристально смотреть в мою сторону, стремясь распознать того, кто столь неожиданно нарушил его покой и полное уединение.

Я сделал еще несколько шагов и уже вплотную подошел к старцу, дабы дать ему возможность свободно ознакомиться с моей личностью. И, по-видимому, она произвела на него благоприятное впечатление, ибо я тотчас же увидел уже озаренное доброй улыбкой старческое лицо и такие же добрые голубые глаза, просто смотревшие на меня из-под нависших бровей, вполне соответствовавших своей сединой всей белоснежной растительности, окаймлявшей лицо моего нового знакомого.

– Воистину! – прозвучал негромкий ответ инока. – Воистину воскрес Христос!.. А вы откуда здесь обрелись, господин? И уж не русский ли будете?

– Русский... конечно, русский, дорогой отец!.. Самый настоящий русский... приехал к вам помолиться из Сербии.

Искренняя радость засветилась в глазах милого старца, и он даже почти перестал опираться на свою тяжелую кирку, настолько его воодушевило известие о моей русскости и прибытие из братской страны.

– Владыка Милостивый! – заговорил он. – Великая радость для меня ваше посещение, господин! И как это вы только догадались, что я, грешный, здесь нахожусь? Видать, услыхали со стороны мою кирку... А я ведь и ковыряю-то ей едва... Вот все же услышали... что значит молодые уши... Воистину Сам Господь привел вас сюда!.. Так русский вы человек... О Господи Милосердный!..

И не прошло минуты, как мы уже, будто старые друзья, разговаривали со старцем, причем он сам, оживившийся и весь сиявший искренней радостью, так и засыпал меня вопросами.

Отцу Вивиану, как оказалось, было 86 лет. [370]

Возраст настолько уже почтенный, что при нормальных условиях всякая работа была уже излишней. И тем не менее этот дряхлый и слабый старец должен был на закате своей многотрудной подвижнической жизни еще трудиться на виноградниках, как обыкновенный и здоровый молодой инок-работник. И притом это являлось для него вовсе не добровольным препровождением времени, а настоящим монашеским послушанием, необходимым для существования других братий и благосостояния их обители.

– Ничего не поделаешь, господин, при теперешнем нашем бедственном положении, когда нет молодых иноков, а остались только дряхлые старцы, нужно трудиться! – со вздохом сообщил мне отец Вивиан, поправляя сухой старческой ладонью прядь седых волос, выбившихся из-под старенькой скуфейки.

– Что ни месяц, все меньше и меньше становится нас, русских иноков, на Святой Горе... Оскудевает наш русский сосуд монашеский... Не позволяют власти нашим братьям приезжать теперь на Афон, закрыли для них всякий доступ. Да и не только для русских людей закрыли они Гору Святую, а вообще для всех славян... Не пускают даже румын. Вот и нет больше притока новых сил в нашу братию... Мы, старики, кончаем наш греховный жизненный путь, а заменить-то нас вот и некому...

Старец помолчал немного, а затем, грустно кивнув на свою кирку, продолжал:

– Вот и с работой тоже беда... Все нам самим, старикам, приходится делать. Нет у нас молодых и здоровых работников. А силы-то падают, едва-едва в руках какой-нибудь инструмент держится. Что делать? Если нельзя без работы оставить обитель. Как жить-то дальше будем? Не окопаешь виноградник, не вырубишь лес, не вспашешь поля – и весь скит пропадет, в пустыню превратится! Вот как можем, так и трудимся, дабы не пропасть совсем... Власти ввели суровые правила... суровые... и, если будет идти все так и дальше, – совсем пропадут на Афоне русские обители. А не станет русских иноков, какой же тогда будет русский монастырь?!