Русский Афонский отечник ХІХ-ХХ веков

В 1868 году блаженный старец начал заметно слабеть, пока, наконец, 25 ноября, как догоревшая свеча, не угас, оставив в сердце братии вечную о себе память. Вот что записал в своем дневнике в день кончины старца архимандрит Михаил (Козлов): «Он отличался предельной простотой. Жизнь проводил в воздержании и был усерден в монашестве. Рассказывал, что никогда ничем не лечился, ни одного раза не открывал крови, даже самое незначительное лекарство принимать считал за грех, говоря так: „Если угодно будет Богу, чтобы я был здоров, то Он вылечит меня Сам без всяких лекарств и человеческих пособий. А если угодно Ему, чтобы я похворал или вовсе умер, да будет на то Его святая воля“.

Отец Иустин роста был высокого, телосложения крепкого, имел на голове и бороде обильные и седые волосы. Лицо его было чистое и приятное. За простоту я уважал этого старца и часто посещал его келью. Перед смертью он занемог, физические силы его постепенно начали ослабевать, аппетита не было, вот и вся была его болезнь». [86]

Монах Клавдий (Мошков)

Монах Клавдий (в мiру Кодрат Иванович Мошков), сын православного крестьянина, был родом из Херсонской губернии Николаевского уезда. Будучи 20-ти лет от роду, просился у родителей отпустить его в монастырь, на что получил от них благословение. После чего в 1864 году он отправился в Иерусалим и прожил там три года при Русской миссии, исправляя в церкви послушание псаломщика.

Отяготившись тамошней городской суетой, он оставил Иерусалим и отправился на Афон, где и определился в Русский святого Пантелеимона монастырь, в котором проходил различные послушания: был архондаричным, пел на клиросе, писал синодики, затем послан был в Константинополь, где находился на подворье монастыря.

По прохождении испытаний на послушаниях, которые он исполнял безукоризненно, Кодрат Иванович до отъезда Великим постом 1871 года в Константинополь был пострижен в мантию и наречен Клавдием. В 1873 году, по возвращении из Константинополя, по благословению старцев он ходил на клирос, где был помощником уставщика, а в свободное от богослужений время продолжал вписывать в синодики имена для поминовения. Таким образом, жил тихо и спокойно, продолжая исполнять монастырские послушания, наложенные на него, до начала 1876 года.

После этого он впал в большое искушение, которое из-за особенного своего назидательного характера счел нужным описать его духовный отец иеросхимонах Иероним: «На 25 января 1876 года служили в обители всенощное бдение, которое в этот день совершается ради памяти святителя Григория Богослова. В этот день к песнопениям и молитвословиям святителя Григория прилагалась служба Пресвятой Богородице ради празднуемой в этот же день памяти чудотворной ее иконы „Утоли моя печали“. Во время бдения, когда на вечерне на стиховне пели стихиры Божией Матери, певчие по обычаю стояли посреди церкви. Сзади певчих стояли паломники, из числа которых один был бесноватым. И вот этот бесноватый внезапно вскрикнул так сильно, что перепугал многих стоявших в церкви. Отец Клавдий, как он сам потом говорил, перепугался так, что чуть не упал. Испуг так поразил его, что он некоторое время и в келье своей не находил покоя. В то время он задал себе такой вопрос: „Если я так сильно испугался крика беснующегося человека, то что со мною будет во время часа смертного, когда представятся бесчисленнейшие, безобразнейшие, озлобленные духи и будут вопить и кричать?“

Подобные мысли заставили его задуматься о всей своей жизни, что он и начал делать и затем горько плакал о грехах своих. Это продолжалось с ним две недели. Он беспрестанно плакал. Потом начал понемногу успокаиваться и в это же время стал замечать, что какой-то помысел ясно и отчетливо распоряжается им, как молиться и что читать.

Однажды он пришел к духовнику и спросил его об этом помысле. От Бога он или нет и следует ли его слушать или не должно? Духовник ему ответил, что это бывает и от Бога, и от врага и что надобно строго следить за собой и обо всем открывать духовнику, потому что и прелесть если вначале кого прельщает, то всегда делает это как бы с доброй стороны и так тонко и так запутанно, что неопытному никак невозможно сего разрешить и понять.