Русский Берлин

Время в столице для Цветаевой оказалось очень насыщенным. Творческие встречи, выступления, поэтический труд (здесь она написала около 20 стихотворений), многочисленные письма, подготовка к публикации «Царь-девицы» и «Ремесла»… При участии Эренбурга в Берлине до приезда Цветаевой вышли ее «Стихи к Блоку» и «Разлука». Она ввязалась в скандал, связанный с публикацией А. Толстым в «Литературном приложении» к газете «Накануне» письма к нему Корнея Чуковского из Петрограда. Письмо было частным, в нем Чуковский хвалил Толстого, звал вернуться и одновременно нелицеприятно отзывался о многих своих российских коллегах по писательскому ремеслу, сообщал, что дармоеды «поругивают Советскую власть». Это взорвало Цветаеву. Как можно публиковать в прессе сугубо частные, доверительные письма? Бесчестно предавать гласности фамилии людей, которые от этого могут пострадать, обвиненные в неблагонадежности к большевистскому режиму. Она высказалась в «Открытом письме» Толстому, опубликованном 7 июня в «Голосе России».

«Или Вы… — негодовала Цветаева, — трехлетний ребенок, не подозревающий ни о существовании в России ГПУ, ни о зависимости советских граждан от этого ГПУ… Алексей Николаевич, есть над личными дружбами, частными письмами, литературными тщеславиями — круговая порука ремесла, круговая порука человечности. За 5 минут до моего отъезда из России (11-го мая сего года) ко мне подходит человек: коммунист, шапочнознакомый, знавший меня только по стихам. «С Вами в вагоне едет чекист. Не говорите лишнего». Жму руку ему и не жму руки Вам».

Любовь

В Берлине Цветаева пережила стремительное бурное увлечение Абрамом Григорьевичем Вишняком, директором берлинского русского издательства «Геликон», женатым человеком, имевшим маленького сына. Когда Эфрон приехал из Праги, ему не составило большого труда об этом догадаться. Но он любил жену по-своему, хорошо понимал ее влюбчивость и многое прощал ей, хотя и очень остро переживал увлечения супруги. В одном из писем он писал своему другу, поэту Максимилиану Волошину:

«Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас — не важно. Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее всегда, все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживается скоро, М[арина] предается ураганному же отчаянию… Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо)… Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно…

Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно. Когда я приехал встретить М[арину] в Берлин, уже тогда почувствовал сразу, что М[арине] я дать ничего не могу. Несколько дней до моего прибытия печь была растоплена не мной. На недолгое время…

С Вишняком Цветаеву познакомил Эренбург, многие книги которого вышли в «Геликоне». Высокий, стройный черноволосый молодой человек эстетского вида с первой встречи пробудил в ней яркое, проникновенное чувство. Он любил искусство, издавал русских поэтов. Насколько был «роман» взаимным, трудно судить. Они почти каждый вечер встречались, беседовали, читали стихи. Вернувшись домой, Цветаева с нетерпением тянулась к перу и начинала писать Ему письма. За три недели — с 17 июня по 19 июля — было отправлено девять писем, последнее, десятое прямо перед отъездом в Прагу. Пришел только один ответ. В последнем послании Цветаева писала: