Русский диптих

После этой статьи растерянность властей предержащих перешла в настоящий испуг. Сталин по-прежнему болел, а ситуация выходила из-под контроля. Маленков созвал экстренное совещание, куда вызвал главреда «Правды» Шепилова. Как говорится, на ковер.

– Что это значит? – затряс перед носом редактора газетой Маленков. – Вы отдаете себе отчет вообще или нет?! Что за контрреволюционная вылазка?

– Что за обструкционизм?! – возмутился Хрущев.

– Абстракционизм, – меланхолично поправил его Берия, который только и ждал сигнала для новых репрессий.

– Спасибо, запомню, – огрызнулся Хрущев.

– Да, товарищ Шепилов, – заметил мудрый Каганович, – это уже, знаете ли, как говорится, что называется, всякому пределу есть свой предел.

Однако, как ни странно, на Шепилова весь этот шум не произвел ровным счетом никакого впечатления. Он сухо сказал, что в статье лишь развиваются некоторые идеи товарища Сталина.

– Какие, в жопу, идеи?! – завопил, теряя терпение, а с ним и человеческий облик, Маленков.

– Идеи о пзфхчщ, – с подчеркнутым достоинством ответил Шепилов. – И потом, если вы мне сможете сказать, в какой конкретно части статьи вы не согласны с автором или считаете, что он извратил идеи товарища Сталина, пожалуйста, скажите.

– Издеваэтся, сука, – усмехнулся Берия, поправив пенсне.

В наступившей тишине это меткое замечание повисло в воздухе, ибо ничего более конкретного предъявить Шепилову было просто невозможно. Не всерьез же доказывать, что фраза «весь советский вшошыл следит за этим дыдыщ с растущей хазылз» несет в себе антисоветскую агитацию. Ибо там, где нет никакого смысла, годится любой смысл. А любой смысл ускользает от ответственности, как ловкий вор на суде. Можно доказать двусмысленность, но бессмысленность??? Это все равно что пытаться загнать в русло реки океан.

Впервые все члены президиума почувствовали себя нашкодившими двоечниками. Только теперь они поняли, что без Сталина они – никто и ничто. Сталин, конечно, сразу бы разобрался что к чему. Он и не из таких ситуаций выбирался. А что могут они? Ничего. Им доверили руль, а они завели машину в кювет и теперь воют, как бабы на похоронах. О, как им хотелось, чтобы быстрей пришел Сталин и высек их. Пожурил. Погрозил пальчиком. Усмехнулся в усы своей мудрой улыбкой. Все что угодно, но дал четкие указания, что делать! «Ленин доверил нам страну, а мы ее просрали», – сказал Сталин, узнав, что Германия начала войну против СССР. Теперь впору было бы вспомнить эти слова, заменив Ленина на Сталина. Правда, в отличие от Ленина, Сталин был еще жив, но слишком болен, чтобы принимать участие в управлении страной.

Берия вяло предложил расстрелять Шепилова, но всем было понятно, что это уже ничего не изменит. Да и опять же – а как отреагирует на это Сталин, когда придет в себя?

В общем, Шепилова отправили обратно. А сами сели думать.

* * *

Вечером пришел Штормовой.

– Ну, что? – спросил он, входя в квартиру и снимая пальто.

– Отпустили, – смущенно-виновато-радостно ответил Левенбук.

– Жениться тебе надо.

Этот неожиданный вывод заставил Левенбука растерянно замолчать. Совет жениться звучал в данном контексте дико – как будто Штормовой хотел сказать: вот женился бы, тогда бы не отпустили.

– А что это изменит? – выдавил Левенбук после паузы.

– Ничего, – как будто удивившись наивности вопроса Левенбука, ответил Штормовой.

Левенбук хотел спросить, зачем же ему тогда жениться, но стало лень.

– Ну, это я так, к слову, – сказал Штормовой, проходя на кухню. – А что спрашивали?

– Да, как и предполагал, все по поводу Гуревича и компании.

– Ну, ты им все рассказал?

– А куда было деваться?

– Ну и правильно. Я тебе давно говорил, зря ты с ними якшаешься.

– Что значит «якшаюсь»?! – возмутился Левенбук. – Я с ними общаюсь! Они – мои друзья!

– Какие же они друзья, если ты на них показания дал?

Левенбука эта постановка вопроса смутила, потому что Штормовой употребил слово «дружба» в каком-то его древнем, давно умершем значении. Сейчас «дружба» значила кучу разных вещей и только в последнюю очередь готовность умереть за друга в застенках Лубянки.

– Да шучу я, шучу, – успокоил Левенбука Штормовой, ставя на стол принесенную с собой бутылку водки. – Все всем и так понятно. А я и не сомневался, что тебя отпустит. Когда ты мне позвонил, я даже не удивился.

– С чего это? – хмыкнул Левенбук: ему была неприятна уверенность Штормового. Задним умом, как говорится, все крепки.

– Ну, тебя по поводу «пзхфчщ» дергали?

– Ну да.

– А я тебе сразу сказал, галочку поставят и отпустят.

– Так это, может, после меня так и будет, – усмехнулся Левенбук. – Это ж я следователю и посоветовал так поступать. Он-то сам не знал, что с этим «пзхфчщ» делать.

– Хвалю! Значит, двинул мою идею в массы.

– Ага. Только я теперь первый «пзхфчщ».

– Это плохо, – покачал головой Штормовой и разлил водку по рюмкам.

– Почему? – насторожился Левенбук.

– Первый – он всегда вроде животного для эксперимента. На нем проверяют реакцию. Сейчас тебя отпустили. Потом посмотрят, что будет. Потом решат сослать и тоже посмотрят. А потом расстреляют и снова сядут смотреть.