Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки

«„Такою странною…“ любят, вероятно, лишь землю, забрызганную кровью, до сих пор капающей с восхитительных ножек немой Русалочки»: кто-то. Кому-то. Автор нестоличный – автору столичному? Или наоборот? Но что такое провинция/столица, «эта»/«та» страна, как не набор по-разному пахнущих букв? Да и при чем тут теперь автор!

Февраль 2007

СтрогА

[холст, масло[126]]

Когда впервые увидела ее в мастерской, невольно остановилась: в упор смотрел/а девочка-мальчик с балетной шеей; взгляд прожег в секунду. «Сколько?..» – спросила. Мне ответили, но столько тогда не было, и взять ее с собой не представлялось возможным. Все тут же загалдели, отметили косвенное наше сходство; и эта еще стрижка… Я махнула рукой. Потом, уже на улице, пришла шальная мысль: она, вот именно она-то и пишет тексты – в своем, перпендикулярном нашему мирку, мире. Мои тексты. Я долго вспоминала ее, не помышляя о покупке, что, впрочем, ничуть не мешало видеть на расстоянии – с годами образ приобрел ирреально-дымчатые черты. Но не глаза: такие забываешь жизнь напролет. Прошло лет несколько: однажды позвонил мой первый журнальный издатель, сказав, что художник собирается уезжать, продает некоторые работы, и не хочу ли я… «Сколько?» – спросила быстро и, услышав прежнюю цену, подумала, что это, скажем, вербальная опечатка. Тут же позвонила Нерсесу: мы встретились на бестолковой, суетной Пушкинской; он достал ее из огромного черного пакета, и.

Сердцебиение – когда слышишь, как учащенно бьется сердце, только и всего: «Если она поселится в скворечне, параллельные прямые неизбежно пересекутся в бесконечно удаленной точке, и…». Так и случилось: СтрогА – именно так называется теперь «Женский портрет», исполненный Нерсесом Ерицяном, – живет аккурат над компьютером, диктуя тексты. Свои. Вот и вся присказка, собственно. А сказка… Впечатления от мирка, доступного глазу, и пространства, разглядеть которое из трёхмерки невозможно, да и названия которому нет, их естественный синтез, – «скелетон» нерсесовских работ. Ерицян – один из самобытных художников, работающий в условно реалистичной манере. Условно – ибо непременно привносит даже в самое простое изображение импрессионистичную дымку недосказанности, оставляя за картиной открытый финал – вероятно, волшебный: да и что такое живопись, как не претензия на волшебство… Взять те же городские пейзажи: например, Хлебный переулок («Московский пейзаж»), который художник просто застал врасплох, запечатлев его раненую сиюминутность. Или

вид на Театр Маяковского: здание будто б только проснулось… Родился Нерсес в Армении в 1963-м, живописью начал заниматься в двадцать – учился в мастерских художников; был вольнослушателем Ереванского художественно-театрального института. В 1998-м его первая персональная московская выставка прошла в ЦДХ, в 2000-м – в «Космосе»; многие картины разошлись по нашим и зарубежным частным коллекциям. Все работы Ерицяна звучат; глядя на иные, вспоминается пастернаковское «Мы были музыкой во льду». Вот «Татьяна», взирающая на нас с отстраненной полуулыбкой, вот «размытый» портрет Параджанова, и – цвета поэтической стали – Бродского. Вот еще одна импрессионистичная работа – «Автопортрет в желтом», соседствующий со строгим, сосредоточенным «Портретом отца». А вот меланхоличные «Сухие цветы и розы»; чуть дальше – виолончелист (полотно «Музыкант»): еще немного – услышишь звуки… Секрет негромкого успеха подобной живописи – в теплоте и высокой простоте, что сейчас, в общем-то, немодно, неактуально, невыгодно. Однако не то ли – один из ведущих критериев состоятельности работы, когда у зрителя начинает «бродить»: а ведь недурственно было бы погулять за рамой – если пейзаж, или дотронуться до цветов и фруктов

, если – натюрморт, или – заглянуть в зрачки, если – портрет. Особенно такой, что живет сам по себе над компьютером автора этого текста, напросившегося-таки спустя годы на бумагу.

…

«Лет пять назад / Я увидела ее / В мастерской одной художницы: / Случилась некая выставка, / Все пили вино, / Друг друга с чем-то поздравляли. / А еще горели свечи / И у меня тогда не очень водились деньги: / Уволилась в никуда – / Так бывает. Я смотрела на нее и думала: / Если б она / Оказалась в моем доме, / Я стала б на нее любоваться, / Может, даже, разговаривать, / Разглядывая блики на волосах. / Но меня прервали, / И мажор стал гармоническим, / С шестой пониженной ступенью: / „Она стоит столько-то долларов“ – / И я поняла, что ни любоваться, / Ни разговаривать, / Ни разглядывать ее / В ближайшее время / Не стану… / Расстроилась (мы с ней были, как-никак, одной крови!), / А еще – уверилась, / Что обязательно увижу ее снова. / Так и случилось / Спустя пять зим: лишние доллары завелись, / И я позволила себе драгоценное хочу. / Художник укутал ее во все черное. / „Разденьте!“ – попросила я, / Да и купила картину: /