Читаем Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки полностью

Из потока коллективного бессознательного, «Европа»: недоступно, дорого, красиво, комфортно, дипломат, деньги, духи, красная черепица, кафе, капитализм, эмигранты, чулки, разврат, наркотики, посольство, проститутка, устрицы, виски, Диор, иллюминация, Феллини, Лувр, зонтик, нищета, богатые, бедные, музей, порнография, дискриминация, забастовка, Андерсен, Оле-Лукойе, Карлсон, который живет на крыше…


Мама моя, впервые попавшая в молодости в Восточную Европу, была перед поездкой, как и остальные члены группы, тщательно проинструктирована: «Вы… как советские люди… не имеете права… вы… не должны… вы не можете… вам не разрешается… советская женщина…». Слынчев Бряг – а это был именно он – встретил маму более чем мило: какие-то не обремененные мозгами совьетики выдернули из круга, на котором она плавала, чертову «пимпочку», и мама, не умевшая нормально держаться на воде, начала тонуть. На ее счастье, рядом оказалось двое болгар – инженеры из Софии, – благодаря которым она и осталась жива. «Красивые, отличные ребята! Мои дельфины

… Ждали потом у отеля несколько вечеров подряд, а я из номера не выходила: нельзя с иностранцами встречаться, не положено! Середина 60-х… Не может советская женщина
, права не имеет… Теперь-то, конечно, смешно… А ведь все могло по-другому сложиться!..».

В тургруппе, где оказалась мама, по иронии судьбы очутились не только городские совки-совочницы, но и поощренные за добросовестный труд председатели колхозов. «Все в черных сатиновых трусах, в сандалиях с негнущейся подошвой, в одинаковых шляпах и с одинаково свисающими животам… такая, знаешь, „футбольная команда“! – смеется. – О, как хохотали над ними французы справа! Как фыркали над русиш швайн немцы слева! У них-то и лежаки, и халаты махровые, и… русиш швайн

же лежит на песке гол как сокол. А знаешь, как стыдно было за одну нашу советскую женщину, купавшуюся в белом, не от купальника, „низе“, и черном грубом „верхе“?! Пластмассовая застежка видавшего виды бюстгальтера приколота булавкой… И эта желтая пуговица на растянутой грязно-белой резинке…» – мама, вспоминая, качает головой и вздыхает: «Тихий ужас! Как, впрочем, и в варьете строем – кошмар… По головам нас тогда пересчитали, повторили туда нельзя, сюда нельзя, а мы и сами знаем: вход пять левов, а на деньги, которые разрешили взять, только бутылку воды и купить… Но болгары русских любили, называли нас „брату́шки“. „Брату́шки“ же за сувенирами насмерть давились – я никогда к этим палаткам не подходила, стыдно было! А немцы с французами все смеялись, пальцами показывали: „Совь-е-ти-ки!“. Такая вот была у меня Европа…».


Из потока бессознательного коллективного, «советский»: балет, шоколад, космос, ВДНХ, невежественный, дикий, безвкусный, народный, наивный, примитивный, двуличный, мелкий, красный, стукач, коммунист, лицемер, партийный, водка, вор, завод, начальник, дурак, психушка, «Беломор», товарищ, Гагарин, талон, снег, милиция, «Время», Шолохов, Красная площадь, миру-мир, спорт, апартеид, Африка, дружба, фестиваль, ситро, картошка, лагерь, мемуары, строй, соседи, килька, гимн, труба…


Году в 97-м моя экс-однокурсница впервые открыла «окно в Париж»: уехала с будущим мужем в самую настоящую Францию на белую зависть однокурсниц – мы учились тогда в вузе, где возможность путешествий не обсуждалась: с нашей ли стипендией и подработками, в самом деле? Поэтому по возвращении, ее, благоухающую «родной» Dolce vita, в пончо и безумной маленькой шляпке, похожей на тюбетейку, доставали расспросами «Ну и как там, в Париже?». А она с некоторым ностальгичным раздражением отвечала: «Кафе. Импрессионисты. А дворники все в зеленом – и с зелеными метелками! Супер!». Потом ей вспомнились и запаянные – от терактов – урны… И парижанки – просто, но с каким-то чувственным шиком, одетые. И – русские, бывшие советские – женщины, «открывающие Европу», которых так легко распознать по пакетам в руках и кричащим шмоткам. Что это? Неистребимость ситцевого белья в цветочек? Клеймо серпа и молота навсегда? Остаток растерянных поколений?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее