Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки

Н. Р.: Игра в одни ворота надоедает. Как и «смешные» деньги: это проблема не только вашей газеты. У меня нет сейчас возможности тратить сутки на то, чтобы пролистать книгу, обработать некий массив информации, дабы «судить» о ней, а потом получить условные триста рублей, за которыми еще надо приехать в редакцию. Это первое. Второе – критика в какой-то момент «перешла дорогу» собственным текстам; критик словно хотел «отъесть» у «писателя». Забавное было время… и интересное. Но, возможно, с возрастом вопрос «деления» отпадет сам собой и полушария займутся каждый своим: правое – прозой, левое – ее антонимом. Хотя «левое крыло» не слишком полезно, так скажем, для души. Критик должен быть кристально чистым – иначе будет то, что мы имеем в нашей так называемой литкухне: оголтелую вкусовщину.

Р. С.:

В первой половине нулевых в литературу пришло немало талантливых писателей – Дмитрий Новиков, Илья Кочергин, Денис Гуцко, Ирина Мамаева, Захар Прилепин, твой однофамилец Андрей Рубанов… А кого-то интересного открыла для себя ты в первые годы десятых?

Н. Р.:

У нас с тобой в целом полярные эстетические притязания. И ты не устаешь повторять одни и те же фамилии… Почему так? Неужто один голимый «реализм»? Однофамильца своего я, кстати, не читала, такая вот нелюбопытная оказалась: думаю, и он меня тоже не, но это не проблема. Что же касается литпредпочтений, то мои открытия давно свершились и не имеют отношения к текстам начала нашего века – именно поэтому я, как всегда, лучше упомяну Натали Саррот, ну и – опять и снова – Бродского. Из современников… в отношении стиля мне любопытны тексты Леры Нарбиковой, Лены Элтанг… Я говорю о стиле, о языке, не о сюжетике – и без идеализации упомянутых прозаиков. Сюжетность в трехмерном ее исполнении утомляет очень быстро, я просто не читаю такие штуки.

Р. С.: Твой роман «Сперматозоиды», на мой взгляд, – чтение не из легких. Да и, наверное, не для всех: недаром он несколько лет назад вошел в финал премии «Нонконформизм». Гладко ли его приняли для издания в «Эксмо»?

Н. Р.: Не могу сказать, ибо для меня «нелегкое чтение» – как раз что-то из пресловутого «новейшего реализма», с которым в свое время «носились», высасывая из пальца «характеристики направления»: ан их как не было, так и нет… ну нелепо изобретать колесо с криком «Эврика!» – не архимеды: многие, воскликнув именно это, побежали домой, забыв одеться – именно что твой Архимед… Ну а если говорить о возможной читательской реакции на мой роман, то тут все просто: тем, кто подсажен на жанровую прозу, тем, для кого стиль третичен, он покажется, мягко говоря, ненужным. Но есть и другая аудитория… Для нее и снимаю свой алфавитный «артхаус». До «Эксмо» же «Сперматозоиды» добежали исключительно благодаря премиальной истории: серия-то издательская называется «Лауреаты литературных премий». Поэтому не будь у моего романа Катаевской и «Нонконформизма», так бы и остался в журнальном варианте «Юности». Кстати, забавно: после того, как я получила ту самую Катаевскую премию, мне передали… ну, в общем, передали некий слушок

, будто б я «дочь Натальи Борисовны Ивановой» (ты не ослышался), и именно потому награждена серебряной ложечкой да картиной… Я, кстати, на церемонию не смогла прийти – была в то время в Индии: может, потому и разболтались доброжелатели.

Р. С.: А тебе не кажется, что почти не осталось небольших издательств, куда бы могли прийти со своими текстами экспериментаторы, авангардисты, сумасшедшие гении? Ну, как было в девяностых. Литературный процесс замыкается на трех-четырех издательских монстрах. Эти монстры издают полиграфически качественно, у них большие светлые магазины, а не подвалы, набитые томиками… Плюс это или минус?