Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки

Р. С.: Ну, насчет качества полиграфии ты в целом погорячился – книжные «монстры» могут и экономить. Вот почему так много книг с ошибками-опечатками? Потому как даже неловко озвучить корректорскую ставку за один авторский лист – это 40 000 знаков с пробелами или 22 машинописных страницы, если кто не помнит или не знает. Корректоры в книжных издательствах в 2013-м получают за вычитку условные 120–150 рублей: повторюсь – 120-То есть рукопись в 10 авторских листов предполагает корректорский гонорар полторы тысячи рублей. Разумеется, по этим ценам работают подслеповатые внештатные «бабушки»… и мы читаем то, что читаем. Что же касается экспериментальных издательств для «сумасшедших гениев»… Роман, а они были, да? Давай не идеализировать все эти вещи. Во всяком случае, я не в теме на сей счет. Мы как-то говорили «за жизнь» с одним питерским издателем, так вот он мне сказал: «Наташа, вам надо стать брендом – и тогда вы сможете делать все, что хотите… либо надо писать иначе. Ведь все, чем занята наша редакция, – это предпродажная подготовка. Ну то есть даже не допечатная…». Васаби подступила к слезным мешочкам, ан «предательские» так и не полились: ну а «брендом» я, к счастью, не стала. Бренд – это ведь тавро, которым клеймили скот.

Р. С.:

Ты начинала как постоянный автор журнала «Знамя». Потом постоянные читатели «Знамени» тебя потеряли. Что случилось?

Н. Р.: Неисповедимы пути редакций.

Р. С.:

Почти все мои знакомые писатели зарабатывают на жизнь смежными с прозой или поэзией вещами. В основном журналистикой, реже – редактурой чужого. Писательством, по-моему, никто не живет в плане денег. А чем зарабатываешь ты?

Н. Р.: Сменила несколько профессий. Сейчас условно в рекламе, впрочем, не люблю распространяться о работе. Скажу одно: если рекламируемый «продукт» не противоречит твоим этическим установкам, ты в порядке. И только тогда. Книжный же бизнес в этом смысле чудовищен: я знаю, о чем говорю, увы. Разумеется, не стала бы сидеть в конторах, связанных с пушным или мясным производством. Когда «электорат» поймет, сколь дико носить шкуры и есть живых существ, на шарике кое-что изменится. Но не дожить до тех времен – увы! – и буддизм (опережаю твой вопрос) не при чем… Есть определенная биоэтика – и этика внутренняя. Когда ты говоришь «да» или «нет» определенным вещам: все просто.

Р. С.: Ты знаешь своего читателя? Вообще, представляешь ли тех, кто будет читать твои вещи, когда пишешь?.. Понимаю, что это некий трафаретный журналистский вопрос, и многих писателей он возмущает, но тем не менее его задаю: смысл в этом вопросе, по-моему, есть.

Н. Р.:

А я не «писатель» в общепринятом смысле: не живу «ради литературы», не хожу на тусовки, не перемываю кости «коллегам по цеху», не завидую их вышедшим книгам и пр. Я просто пишу иногда – когда не могу этого не делать, точнее. Сейчас пишу несколько реже, увы. Реже, чем хочу и могу. И потому меня, как «неписателя», вопрос твой не возмущает нисколько. Я и представляю – и одновременно не представляю своего читателя. С одной стороны, отчетливо осознаю, что «его», читателя моего, не может быть «много». Что нужно определенное устройство мозга, души и сердца (специфический механизм), дабы захотеть прочитать да тот же мой рассказ «Белые мухи, спиричуэл и кое-что об Архетипе Тени Любви», в свое время опубликованный в «Крещатике» с легкой руки Ольги Татариновой… Не ошибусь, если скажу, что мои читатели – лучшие на свете… в том смысле, что самые интересные. Люди, которые не боятся говорить правду прежде всего себе самим. Люди, не отягощенные догмами и бронзовыми именами. Те, у кого в ДНК впечатано слово «развитие».

Р. С.: Как с книгами? Не свидетели ли мы заката эры бумаги? Еще года три-четыре назад я, например, с уверенностью отвечал, что нет, книга будет еще очень долго, но сейчас уже сомневаюсь. А ты?