Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим

Другим признаком русской власти является сакрализация государства и в некоторой степени ее персонализация с царем, императором, генеральным секретарем или президентом России. Личностный фактор и иррациональное отношение к государству (между двумя крайностями — обожествлением и демонизацией) являются частью российской идентичности и ее способности мобилизироваться в суровых исторических испытаниях.

Погрузившись в евразийскую тему историософского наследия ранних евразийцев в постбольшевистской эмиграции[2], я нашла свое объяснение архетипа «русская национальная идентичность», а именно — «нация-феникс», т. е. русский национально-образовательный процесс всегда будет открытым, незавершенным, приобщающим через русскую культуру, которая является европейской, и сохраняющим этническую суверенность каждого народа в рамках России. «Феникс» — поскольку она способна возрождаться после исторических катаклизмов (1812,1917,1941–1945,1991…), не переходя на колею европейского национализма, поскольку подобно тому, как российская колея советского времени шире европейских (вопрос национальной безопасности), так и на российской территории этнонациональный (завершенный) тип идентичности несовместим с русскими пространствами — он возможен только на ограниченных территориях и приводит к распаду.

Неслучайно Збигнев Бжезинский поддерживает тезис о противопоставлении «имперского» и «национального» в российском контексте — о постсоветской России как бывшей империи, которая должна превратиться в национальное государство. Бжезинский доходит до того, что определяет русскую аристократию имперского периода как балтийскую, немецкую, польскую и грузинскую элиту («вон это элита!»), которая «не становится никогда аутентично русской, несмотря на русскую религиозность [имеет в виду православие] и самоопределение». Отсутствие российской элиты, по его мнению, продолжается и в СССР, при большевиках «иностранцы у власти», было несколько русских, а после Ленина пришел грузин[3]

.

Если бы Сталин был просто грузином, то бывший президент Грузии Михаил Саакашвили не снес бы его памятника в центре Гори после цветной революции роз, потому что именно сталинская политика является антиленинской и пророссийской (в национальном, а не в этническом смысле), направленная на возрождение русской идеи со второй половины 30-х годов до окончания войны[4]. Интерпретация Бжезинского — это выступление в стиле этноцентрического национализма, которое спекулятивно можно было бы применить ко многим странам с маргинальными националистами, в том числе и в США (можно подумать, что кто-то оспаривает американо-польский дуализм самого Бжезинского), но здесь интересна сама тенденция, которая внушается, а не ее академическая точность.

Постсоветской России, действительно, предстояло решение кризиса национальной идентичности и выход из дебата «спасение империи или строительство национального государства»[5] начала 90-х после исчезновения «советской» в 1991 г. В действительности, я не уверена в том, что советская «исчезает» — не с точки зрения живой психологии т. н. «совков»[6]

, а из-за самой важной характеристики советской нации как нации-победителя после 9 мая 1945 года, до тех пор существовали только советские граждане, а не национальная общность.

Пуповиной новой России с СССР является не геополитическое пространство, усеянное более 20 млн. русских, а День Победы, который до сих пор остается единственным праздником, объединяющим все слои российского общества, независимо от политических и других различий между ними. Именно поэтому геополитические противники России предлагают «мягкий» вариант обезличивания 9 мая массово навязываемым тезисом о тождественности нацизма и сталинизма (а мыслящие в категориях холодной войны добавляют и путинизм).

Идея Декларации Европейского парламента от 23 сентября 2008 г. провозгласить 23 августа днем памяти жертв сталинизма и нацизма принадлежит странам Балтии и Польше (последняя избирательно не помнит, что после Мюнхенской конференции 1938 г. по благословлению европейских великих сил вместе с Германией и Венгрией вторглась в Чехословакию; таким же образом и Россия «не помнит» 17-е сентября 1939 года, а также и то, что для СССР война становится Великой Отечественной после 22 июня 1941 года). «Битва за сердца людей», а иногда и за их умы, является неизменной частью истории человечества.