Русский флаг

Особенно возмужал за эти дни Пастухов. Появись он такой в Петербурге, с загорелым, отливающим медью лицом, с тонкими морщинами у глаз, с потемневшими, словно просмоленными усами, - никто, кроме матери, не решился бы назвать его Костенькой. Большеротое лицо по-прежнему молодо и смешливо, но в глазах появилось выражение силы, спокойной уверенности.

Завойко знал, что Пастухову, как и ему самому, хочется хоть на несколько минут оказаться на хуторе Губарева и, взяв за руки любимую, постоять молча, поведав ей без слов и мысли свои и чувства. Вероятно, у Пастухова это желание сильнее - он молод.

- Могли бы вы отпустить на сегодняшний вечер мичмана Пастухова? спросил Завойко у Изыльметьева.

- Отчего же... Могу, конечно.

- Считаю нелишним отправить на хутор захваченное знамя и офицерские сабли. Неприятель попытается вернуть столь важный трофей.

- Пожалуй, - ответил Изыльметьев с преувеличенной серьезностью. Мичман Пастухов наиболее подходящий для этой цели офицер.

- Я пошлю с ним записку своим, - сказал Завойко и вдруг спохватился: - А ездит ли он верхом?

- Я думаю, что если бы ему предложили проехаться до хутора на акуле, - ухмыльнулся Изыльметьев, - это тоже не остановило бы его. И седла не попросит.

Василий Степанович рассмеялся и стал с увлечением рассказывать о том, как в молодости, находясь на Сандвичевых островах, он катался на акулах:

- Это было на острове Воачу, где жил король Сандвичевых островов...

Офицеры не поверили ему. Катание на акуле сочли праздничной шуткой, внушенной вином. Василий Степанович вышел из комнаты нарочито твердой, трезвой походкой и тотчас же вернулся с книгой в шестнадцатую долю листа. "Впечатления моряка" - книга лейтенанта Василия Завойко, изданная пятнадцать лет назад в типографии петербургского издателя Фишера.

- Да устыдятся маловеры, - сказал он, находя нужную страницу. - Вот натуральное мое письмо к брату Ефиму. Оно подтвердит истинность моих слов. "Венера каталась на голубях, Бахус плелся на ослах, еще кто-то носился на деревянном пегасе, и мы все в свое время скакали на палочке, а я еще ездил и на рыбах. - Он сделал многозначительную паузу. - Пожалуй, любезный брат, твои соседи не поверят этому и скажут: "Описался, да и только!" Так побожись им, - Завойко перешел на украинский язык, сообщая всему рассказу оттенок добродушного юмора, - що правда. Нехай вони повiрять, що не однi вони такi мудрi, що запрягають у ярмо вола, есть, скажи, i такi люди за морями, що i рибу запрягають собi в човники, тай iздять по волнах, як по пашнi..." - Затем следовали подробности: со шлюпки бросали канат с петлей на конце, и алчная акула, перевернувшись брюхом вверх, хватала его. Петля захлестывалась, и акула тащила шлюпку на буксире.

- Это первое натуральное чудо острова Воачу, - проговорил Завойко и захлопнул книгу. - А второе, и весьма ненатуральное, состоит в том, что на Сандвичевых островах развелись в изобилии трактиры, биллиарды, кегли, верховые лошади... Да-с, господа... Британцы, янки ловко забросили петлю на сей доверчивый и миролюбивый народ. И катаются! Во всяком случае, король еще в ту пору на чистейшем английском языке приглашал нас отобедать. Широко живут англосаксы, позавидуешь... В одном месте островок уворуют, в другом обширную провинцию за бесценок прикупят, объявят собственностью целое море, закроют пролив или прикарманят континент глядишь, и сыты! Нынче и на Камчатку позарились...

Снова разгорелся шумный разговор, в котором главным была гордость за то, что Камчатка сумела постоять за себя, встретясь с матерым противником.

Завойко напрасно дожидался Арбузова к офицерскому столу.

После отбоя он назначил Арбузова руководить уборкой убитых. Капитан, спустясь с Никольской горы в самом воинственном настроении, убежденный, что никто не сделал для защиты порта так много, как он, оскорбился, услыхав такой приказ, и, сославшись на удушье, отправился в госпиталь, отдав себя в заботливые руки доктора Ленчевского, который пустил ему кровь, находя это полезным для здоровья после пережитого возбуждения. Отдохнув немного, он побрел к Никольской горе.

Но у порохового погреба настроение капитана окончательно испортилось. Так бывало с ним всегда, когда среди многочисленных собраний или в моменты торжественных церемоний, до которых он имел касательство, он вдруг замечал, что и без него все идет своим чередом, на все хватает учредителей и распорядителей... Острая обида ранила сердце. Его обошли, забыли.

Он направился было к губернаторскому дому, но когда взошел на крыльцо и услышал звон посуды, смех, стук ножей и вилок, круто повернулся и поплелся к губернской канцелярии. Здесь он был с энтузиазмом встречен чиновниками, собравшимися на праздничный обед. Тут, рядом с судьей Васильковым и столоначальником Седлецким, с оправившимися от пережитого испуга канцелярскими чинами, он, единственный среди присутствовавших офицер и Георгиевский кавалер, был окружен должным вниманием и восторгами...