Русский флаг

— Я, Василий Степанович, не искушен в дипломатических тонкостях, сухо заметил Изыльметьев, разочарованный содержанием депеш. — Предложение Соединенных Штатов кажется мне разумным и гуманным.

— Гуманным? — удивленно переспросил Завойко.

— Признаться, и мне оно кажется полезным, — сказал Тироль, которого обычно раздражала проницательность и, как находил Тироль, провинциальная бесцеремонность Завойко. — Запрещение нападать на коммерческие суда вообще сохранит множество ценностей, сохранит честь и жизнь многих людей, которые становятся легкой добычей пиратов, обуздает, наконец, грабительские инстинкты мародеров. Какой же вред может проистечь из этого?

Завойко досадливо отмахнулся от него:

— Вы толкуете о частных выгодах.

— Купеческая собственность есть достояние державы, — возразил Тироль.

— Справедливо, совершенно справедливо! — с жаром подхватил Завойко, обращаясь не к Тиролю, а к внимательно смотревшему на него Изыльметьеву. Честь нескольких сот граждан и содержимое купеческих трюмов — все это весит кое-что на чаше державных весов. Мы здесь каждым гвоздем дорожим.

Завойко подошел к Изыльметьеву — его начинало тревожить настроение капитана — и проникновенно сказал:

— Но есть и более высокие ценности — судьба отечества! Вопли о гуманности, о святости и неприкосновенности купеческого добра — все это поставлено на службу самой своекорыстной силе нашего полушария, а может быть, и всего мира, не исключая Англии.

— Слишком сложно для меня, дорогой Василий Степанович, — сказал, скрывая раздражение, Изыльметьев и, заметив нетерпеливый жест Завойко, добавил: — Будьте снисходительны: я моряк — и только.

— Не в том беда. Вы больны петербургским недугом — этаким оптическим обманом. Любое происшествие в Европе: придворная сплетня, запретная дуэль, афоризм парламентского пустозвона — и уже шумят газеты, скрипят перья, отверзаются уста, идут толки и пересуды. А здесь у нас хоть скройся под воду целый материк, хоть перекраивай кто угодно деспотической рукой карту полушария — Петербург молчит. Мы тут — как дятлы, долбим, долбим, долбим, предупреждаем о событиях — и что же? Нас успокаивают как блаженненьких!..

Изыльметьев, видя, что Завойко оседлал любимого конька, приготовился терпеливо слушать. От наблюдательного Завойко не укрылось короткое, досадливое движение плеча Изыльметьева.

— Вы скоро тоже будете считать меня маньяком. Добро, — оставим в покое Петербург. Вы говорите — слишком сложно для вас? Скажу иначе: нынче английским и французским судам можно будет свободно плавать в Тихом океане, а русским — нет. Чего уж проще! — Завойко умолк на мгновение, словно ожидая ответа капитана, но тот молчал. — Зачем о миролюбии толкуют работорговцы? С какой целью взывают к справедливости люди, истребляющие племена от Атлантического до Тихого океана?

В это время команда "Ноубля" проходила через плац к питейному заведению. Матросы шли тесной кучкой, пыля, весело переругиваясь. Один лишь шкипер, ежегодный посетитель Петропавловска, встречая знакомых, церемонно поднимал фуражку. Завойко проводил их взглядом и продолжил:

— Ныне черный штандарт рабства вздымается над Американскими Штатами, над страной, которая в прошлом снискала уважение целого мира справедливой войной против вездесущего англичанина! Нет, господа, не о гуманности, не о мире пекутся янки, ратуя за неприкосновенность торгового флота, а единственно о своих корыстных интересах, представляющих для мира не меньшую опасность, чем военные флоты европейских держав. Вот в газетке "Полинезиаль" эта маленькая заметка скажет вам о симпатиях Американских Штатов вразумительнее, чем все правительственные реляции. Поглядите!

Изыльметьев прочитал заметку, набранную петитом:

"В Америке, впрочем, радуются необыкновенному участию, которое Англия и Франция принимают в восточном вопросе, и соединяют большие надежды с употреблением в дело большой части морских сил означенных стран. Новый пароход "Вильям Норрис", который должен был совершать плавание через Атлантический океан в двадцать дней, продан турецкому правительству за 230 тысяч долларов".

— Теперь толкуйте о симпатиях, об отличном уважении, с которым имеет честь быть и оставаться мистер Виллье! — воскликнул Завойко, принимая из рук Изыльметьева газету. На улице послышались громкие крики, и Завойко беспокойно поглядывал в окна, но ничего необычного не замечал. — "Вильям Норрис", этакая махина в тысячу четыреста тонн, передается туркам! Американские порты, ремонтные мастерские, склады, магазины — все к услугам Англии. Американские купеческие суда на службе у французов, у всех, кто имеет достаточно денег, чтобы платить за них. Револьверы Кольта и нарезные ружья отправляются не в Петербург, а в Портсмут, в Гавр, нам же остается… отличное уважение достопочтенного мистера Виллье…

— Канальство, истинное канальство! — откликнулся Вильчковский.

Крики на улице росли. Завойко, выглянув в окно, увидел толпу, которая тесным кольцом окружила медленно едущую телегу. Впереди толпы адъютант Завойко, штурманский офицер Лопухов.