Русский флаг

— Трифонова при-и-везли! — сказал заикающийся Гезехус.

За подводой шли не только зеваки, но и многие чиновники, забросившие ради такого события свои необременительные занятия.

Пока купца везли на боте по Пенжинской губе в Большерецк, он ухмылялся, чудил, похлопывал по плечу Лопухова. Сорил деньгами, смеялся, весело подмигивал командиру бота, приятелю, который не раз бывал в его хлебосольном и пьяном гижигинском доме.

Но когда Трифонова ссадили в Большерецке, связали и бросили на телегу под одобрительные крики камчадалов и русских поселенцев, он взбесился. Окладистая борода растрепалась и приняла дикий вид. Он не раз пробовал перекусить веревки белыми волчьими клыками.

Увидев в окне фигуру Завойко, Лопухов подбежал к зданию и стал навытяжку, с ног до головы покрытый дорожной пылью.

— Доставил-с, ваше превосходительство.

— Буянил?

— Вначале был тих, покорен. Полагал — пугаем. А когда убедился, такое вытворял, — Лопухов развел руками, — не поверите.

— Ладно. Развяжи его и веди ко мне. Судью кликни.

Трифонов тяжело ввалился в кабинет. Сверлил злыми глазами офицеров, избегая Завойко. Василий Степанович подошел к нему, спросил в упор:

— Укротили?

Купец угрюмо молчал.

— Эх ты, вепрь! Такое время настало, в России кровь православная льется, впору бы и тебе за ум взяться! Да куда там! Того и гляди, англичанину прислужишь, камчатские племена разбоем смутишь…

— Слышь-ка, Василь Степанович, — начал Трифонов полупочтительно, — ты меня перед миром не срами. Все старшой приказчик виноват, Козьма Скосырев. Каторжный он…

— Тебе пара.

— Не черни купеческого имени, — настаивал Трифонов. — Я тебя озолочу…

— Подлец ты, подлец! — невозмутимо ответил Завойко. — Тебе и невдомек, что не все то купить можно, что под богом живет.

— Все, Василь Степанович! Как есть все. — Он с тревогой посмотрел в нахмуренное лицо Изыльметьева, на окуляры Вильчковского, внутренне робея стольких незнакомых людей. — Тебя, может, и не куплю: ты характерный. Да ведь не тебе деньги даю, даю на капризы твои, на хозяйство. Хочешь, доставлю тебе сто лошадей, крепких, сибирских? Почту зимнюю за свой счет заведу… Тише Жерехова жить стану…

Вернулся Лопухов с Васильковым. Они остановились позади Трифонова.

Вильчковский поднял окуляры на лоб, уставился большими влажными глазами на Завойко и проговорил с явным интересом:

— Ишь ты, почту сулит… Полезное дело!

Ободренный Трифонов пообещал:

— Церковь новую поставлю!

— Не твоими руками церкви строить, душегуб! — И Завойко приказал полицмейстеру. — Увести его! В железа!

Трифонов побелел, затрясся, заговорил торопливо, сбивчиво:

— Гимназею построю!.. Нищих кормить буду…

— Тебе нищих плодить, а не кормить! — отрезал Завойко.

Купец долго цеплялся за косяк двери, ругался и норовил вырваться из рук казаков.

Когда наконец дверь за ним закрылась, Васильков сказал:

— Купец дело говорит, Василий Степанович. Лучше бы с пользой для края. В Иркутске непременно откупится.

— Мы его здесь судить будем.

— Невозможно-с! Купец первой гильдии, не подлежит-с. Только Иркутск и Санкт-Петербург.

— Тогда готовьте бумаги — и в Иркутск!

Судья с сожалением взглянул на губернатора.

— Напрасные усилия-с…

— Нет! — отрезал Завойко. — Бумаги! И в дорогу! Немедля в дорогу! Глядеть за ним, шельмой, в оба, не то отобьют: приказчик-то Скосырев бежал.

Подвода с Трифоновым тронулась к гауптвахте.

Протодиаконская октава Трифонова гремела на весь порт. Люди смеялись. Даже Чэзз, который обычно оказывал Трифонову знаки внимания, трясся от смеха, упершись покатой спиной в дверь своего магазина.

Отойдя от окна, за которым стихал шум, Завойко проговорил, будто извиняясь перед офицерами:

— Сколько лет терпели, подумать невозможно! А и без него не слаще будет. Не доставит купец хлеба — и люди остаются аки птицы небесные, не имея чего съесть. Но у птиц крылья, они долетят к пище, а человеку невозможно… Любите этой край, господа, — закончил он простодушно, — не хмурьтесь на него.

II

Экипаж торгового брига "Ноубль" принес в Петропавловск известие о скоплении больших неприятельских сил в Тихом океане. Из Большерецка, из Тигиля и Нижне-Камчатска тоже приходили тревожные слухи, их привозили иностранные китобои, плававшие у восточного и западного побережья полуострова. Слухи множились. В воображении служилого люда и чиновников небольшие неприятельские отряды, замеченные в Ванкувере, на Сандвичевых островах и в океане, вырастали в грозные эскадры. Жены рыбаков и поселенцев во всем находили дурные приметы: и в необычно буйном даже для Камчатки росте трав, и в том, что слишком рано отошла чавыча, что Авачинская и Жупановская горелые сопки и плоский Толбачек курились сильнее обычного и чаще погрохатывала, содрогаясь, гористая камчатская земля.

А в конце июля 1854 года жители поселка снова хлынули к причалам, — в малой бухте бросил якорь транспорт "Двина". Он привез из Иркутска партию сибирских стрелков в триста пятьдесят штыков, капитана второго ранга Александра Павловича Арбузова, назначенного помощником Завойко и командиром порта, и специалиста по крепостному строительству инженер-поручика Мровинского.