«Нет, уж тут позвольте, господин Гиганов, еще одну минуточку… — почти в каталептическом спазме отчеканил Саша, качая палец перед самым его лицом. — Вот вы только что хвастались, господин Аквилонов, нашим политическим благополучием, и мне захотелось показать вам один из способов, каким оно от века обеспечивалось в нашей богоспасаемой империи. Позвольте представить вам некоего Гиганова, пришедшего попросить у меня динамитцу на своего ротного командира. Всем небезынтересно будет узнать, что, по наведенным мною через одного приятеля справкам, солдата с такой фамилией в указанной роте не значится, и следовательно… Так вот, любезный, расскажи-ка нам по возможности в связной форме, кто и зачем подослал тебя сюда, а мы за то угостим тебя чарочкой».
«Ах-ах, срам какой… — по-женски бормотал архиерей, возвращая на тарелку надкушенный фрукт. — Уж пощадили бы вы, юноша, наше тихое неопечаленное беседословие…»
Но Саша не слышал ни приказания отца немедленно прекратить скандал, ни резкого, как бич, возгласа Наташи, ни глухих, на ухо, увещаний подоспевшего Слезнева. Что-то с пеной срывалось с Сашиных губ, нечто более яростное, чем только месть или озлобление к пытавшемуся укусить его животному, — это было мстительное превосходство трусливой силы и, с одной стороны, конвульсивная разрядка обиженного барчука, а с другой — уже и потребность насладиться униженьем низшего создания. Неизвестно, каким припадком закончилась бы эта сцена, если бы, приблизясь, маленькая черная женщина, мать, не положила сыну на лоб властную, в перстнях, руку, и Саша сразу задохнулся, обвял, подчинился и затих.
«Вам на редкость повезло, Гиганов: ступайте отсюда… — утомленно проговорил он и вдруг снова вспыхнул, правда, едва в треть прежнего запала. — Идите и передайте вашему ротмистру, полковнику… или как его там?.. чтобы впредь не засылал дураков, а отправлялся бы сам, сам отправлялся бы, если приспичит ему потолковать, э… на интересующую его тему. Нечего, нечего ему сидеть белоручкой в золоченом кабинете. Работать надо, тунеядцы… то-то!» И вдруг, совершенно неожиданно для себя взмахнув салфеткой, самым кончиком ее хлестнул Гиганова по щеке…
Тот дико взглянул на обидчика и сам отвел было длинную, как цеп, руку за спину, но сдержался и лишь крякнул при этом.
«Э-эх, и не стыдно тебе, барин?.. рази ж я за себя одного старался! — в одышке, с оползшим ртом вымолвил Гиганов. — А ты подумал… подумал ты, пошто я извиваюсь перед тобою, ровно перееханный… извиняюсь за выражение, червяк?»
И он ушел, втянув голову в плечи, действительно похожий на гадкое сутулое насекомое, выползшее из щели по хозяйскому недосмотру.
Вслед за тем все постарались запить, зашутить, засмеять этот досадный случай: конечно, не в меру впечатлительный мальчик чуточку перешалил, но в конце концов то было их внутреннее классовое недоразуменье. Только Слезнев при прощанье попенял Саше на чрезмерную игривость поведенья и назвал ницшеанцем, да утром, при очередном свидании, Наташа с болью намекнула, что вчерашний его поступок отзывает скорей низостью, чем храбростью; по ее непримиримому убежденью, любое прикосновенье к гаду сквернит, кроме как через выстрел. Впрочем, Саша и сам немножко каялся, но не оттого, что состоявшийся спектакль не удался в полной мере, а потому, что розыгрыш Гиганова мог повлечь за собою ответную шутку со стороны охранного отделения… с тем большими основаниями для страхов, что
Он провел чудесные полмесяца на бискайском взморье; новые впечатления вытеснили пакостное петербургское воспоминанье, а купанья на мелкой волне в сочетании с руанскими утками подкрепили его здоровье, благодаря чему к началу занятий он вернулся в Петербург с таким накоплением гемоглобина, что не грех было малость и порастратить его. Родители задержались под Висбаденом в ожидании приема у тамошнего медицинского светила, и, таким образом, огромная квартира на Сергиевской всецело поступала под холостые удовольствия Саши и Слезнева. К слову, после скандального обнаружения
3