«Прошу терпенья, — улыбнулся подполковник, поигрывая серебряными аксельбантами, — в обязанности хирурга и не входит доставлять удовольствие пациентам. Кроме того, вы же сами, хоть и в не очень любезной форме, приглашали меня зайти, чтоб потолковать на интересующую тему… и, прошу верить, я смог бы выбрать свободную минутку, как равно — и позвать вас к себе, в более приличную обстановку, если бы не опасался бросить тень на вас в глазах ваших друзей. К несчастью, нам никак не удается снискать симпатии у молодежи! — Он со вздохом окинул взором мерзкие, с потеками, захватанные пальцами обои, оперся было локтями о стол и потом тщательно стряхнул что-то невидимое, липучее с рукава, а Саша тем временем убедился, что ему известно все о гигановском скандале. — Мне также хотелось бы внушить вам, господин Грацианский, что не я изобрел покушение на офицера Каспийского полка: верьте слову, подобные предприятия мы обставляем потоньше. Дело в том, что Гиганов, над которым вы так славно позабавились, собирается держать экзамен на чин… и черт его угораздил придумать себе, так сказать, дипломную работу без обязательного в таких случаях согласования с начальством. Что ж, я не краснею… Об этом в обществе не принято говорить, как и о городской подземной канализации, однако
«Я все же предпочел бы дочитывать свою книжку, — вспылил Саша, слегка покраснев и начиная волноваться за
«Ничего, сейчас вам будет немножко поинтереснее», — пообещался Чандвецкий.
С тем же выражением крайней скуки в лице он нагнулся, взял стоявший у него в ногах узелок и бережно на глазах потрясенного студента достал из него двухфунтовую жестяную коробку из-под боткинского чая. Это был весь запас Сашина динамита, добытый путем неимоверных усилий, преступная святыня его тайного сообщества, скреплявшая полтора десятка незрелых и отчаянных юнцов. Постель свою Саша прибирал сам, так что неизвестно, кто и при каких обстоятельствах похитил из-под его подушки эту неопровержимую улику. Ноги его налились свинцом, и нечто похожее на пасхальный звон поплыло в ушах.
«Как видите, ему нельзя отказать в собачьем чутье, этому Гиганову… не правда ли? — с укором, уставясь в Сашино переносье, спросил подполковник. — Надеюсь, узнаете?»
«Давайте, господин Чандвецкий, кончим наше бессмысленное фехтованье, — идя напропалую, бледными губами бросил Саша. — Это что, арест?»
«Пока только желание предупредить сына очень почтенного человека, чьи лекции я прочитываю на досуге с неизменным наслаждением. Не благодарите меня… я просто ваш неизвестный доброжелатель и друг. Меня зовут Эдуард Васильевич, — отечески продолжал Чандвецкий. — Вы молоды и, даже не подозревая, что
Слегка забывшись, подполковник снова расположился с локтями на столе, но тут отборная пьяная брань донеслась к ним со дворика. Чандвецкий резко обернулся к окну и при этом неуклюжим движением смахнул на пол смертельный узелок. Саша вскрикнул, обеими руками схватясь за лицо, и, верно, опрокинулся бы со стулом навзничь, если бы не стена за спиной. Когда он очнулся, без посторонней помощи, вечереющее солнышко сияло по-прежнему, сверкая в подполковничьих погонах, только теперь Чандвецкий уже курил папироску и ждал. Саша шумно перевел дыхание, ужас все еще тискал сердце в его груди.
«Боже, что с вами, господин Грацианский? — участливо и не двинувшись с места, пристыдил подполковник. — Такой дерзкий юноша, а ведет себя как барышня… фуй».
«Пожалуйста, воды…» — пролепетал Саша с откинутой головой.