Русский народ и государство

Государство, как и все, принадлежащее к человеческому миру, является феноменом смешанным, промежуточным, серединным: философское умозрение не может не открыть в нем некоторых абсолютных черт, научный же опыт заставляет смотреть на него как на учреждение природное, земное, чисто относительное. Государство живет и действует идеей авторитета, причем вдохновляющим началом является религиозный и этический идеал. Но идея высшего составляет неотъемлемый момент религиозных представлений о совершенном космосе, который нельзя мыслить как состояние какого-то всеобщего уравнения. Совершенный космос тяготеет к своей высшей точке — к абсолютному существу или Богу. Оттого в высшем, мистическом смысле абсолютному космосу не могут быть чужды те отношения, которые вытекают из служения государственной идее, из подчинения государственному авторитету и власти. Однако нельзя, как это делалось в древности, характеризовать эти мистические отношения к высшему посредством представлений, взятых из практики земного государства. От земного государства неотъемлемо насилие и принуждение — явления, которые не могут быть свойственны абсолютно совершенному космосу Применение государством принуждения может быть оправдано тем, что оно осуществляется во имя высших идеалов и только в деспотическом государстве имеет характер голой, ничем не освященной силы Но нельзя дать никакого безусловного оправдания насилию, творимому во имя каких-либо идеалов Никакая цель, как бы хороша она ни была, не может безусловно оправдать принуждение, как средство. Здесь открывается вечная истина теории непротивления злу насилием, идейные корни которой идут гораздо далее, чем учение Толстого и духоборов, опускаясь в глубокую древность, в философию индуизма и китайского мудреца Лао-Тзы Теория непротивления прозревает ту неоспоримую истину, что в абсолютно совершенном космосе, где нет места злу, нет нужды и в принуждении, не нужным становится, стало быть, и государство. Теория непротивления в то же время упускает из вида, что насилие физически неизбежно там, где добро актуально борется со злом или где зло является некоторой субстанциональной стихией. Отрекаясь в таком мире от применения принуждения добро становится немощным и заранее предрешает хотя бы временное торжество зла. Попав в стихию воды, невольно становишься влажным; подобно этому, соприкосновение со стихией космического зла невольно накладывает свою печать даже на те цели, которые ей враждебны. Нельзя выплыть из зла в этом мире, не приняв на себя его следов, хотя бы в области применяемых нами средств борьбы. Отсюда и физическая неизбежность борьбы со злом путем насилия. Насилие есть результат несовершенства, результат наличности злого, отрицательного начала космоса. Бесспорно наболевший нарыв лучше насильно разрезать, чем дать развиться гангрене, которая приведет к большим страданиям и смерти, но резать нарывы приходится только там, где есть болезнь, страдание и смерть. Лучше также насильно связать злодея, который хочет зарезать ребенка, но прибегать к связыванию приходится только там, где могут рождаться подобные злодеи[684]

. «Если ты в самом деле более мудр, чем я, — взывают сторонники абсолютной власти, — то пусть благодетельный инстинкт заставит и побудит тебя «победить» меня, повелевать мною. Если ты знаешь лучше, чем я, что добро и справедливость, — в таком случае я заклинаю тебя именем Господа: принудь меня делать это. Какие бы ни понадобились для этого медные ожерелья, кнуты, кандалы — не давай мне идти над пропастью»

[685]

. Но произносить такие заклинания имеет смысл в мире, в котором разверзнуты пропасти и бездны: нет их — не нужны кнуты и кандалы.

Противники теории непротивления правы в том, что жизненная необходимость требует борьбы со злом путем принуждения. Но для них скрыт и непостижим отрицательный характер тех действий, которые вершатся при помощи меча и железа. Поднявшему меч надлежит всегда помнить, что он берет на себя вынужденный грех, который оправдывается только через ту необходимость, через ту vis major, которая толкает его к неизбежному сопротивлению. Поэтому кощунственно стремление наделять рубящий меч силой Божественного света. Если меч и светит, то светом земным, телесным — металлическим светом материи, которою мы принуждены пользоваться там, где становится бессильным духовный свет разума.