Русский Ришелье

Услышав такое от Ганны, Выговский молча заплакал. Мало того, что было страшно, было еще и унизительно для вельможного пана писаря лежать в цепях и в луже перед одной из самых красивых панн Украины.

Богдан улыбнулся Ганне, при одном появлении ее повеселел. Сказал:

– Обед пусть несут.

Глядя, как Хмельницкий, несмотря на мучивший его недуг, опрокинул для аппетита шкалик водки и теперь с удовольствием уплетает борщ, при готовке которого Ганна не пожалела мяса и сметаны, генеральный писарь ощутил сильный голод – сам он ничего не ел со вчерашнего вечера. Ведь именно вечером его приковали к полу. «Помру ведь!» – грустно подумал Выговский и решил попробовать найти себе оправдание:

– Смилуйся, ясновельможный пан гетман, не губи невинную душу православную! Это небось Грицко Лесницкий, негодяй такой, специально сбрехал, чтоб меня уничтожить.

Богдан Хмельницкий нахмурил брови:

– Лесницкий за свои речи сам на кол сядет, какой резон был ему лгать? Он что, дурак?!

– Дурак, – согласился Выговский.

Про себя генеральный писарь подумал: «Конечно, дурак. Кто же такое говорит, когда гетман еще живой! И ведь все было заранее подготовлено, чтобы после смерти Богдана, на раде мое имя громко выкрикнули, чтобы было кому убеждать в том, что булава та для меня годна. А из-за одного дурака пропаду ни за грош».

– Отпусти меня, милостивый пан гетман, я тебе вернее пса буду!

– А ты и есть пес, – ответил гетман, не отвлекаясь от борща.

Появилась Ганна, проконтролировала, как служанка подает другие блюда.

Пока Ганна Хмельницкая-Золотаренко потчевала мужа, а генеральный писарь ждал смерти, окольничий Федор Васильевич Бутурлин, представитель русского царя на Украине, в украинском селе Гоголево обедал с отцом арестованного Ивана Выговского[30], Евстафием.

Окольничий направлялся из Москвы в Чигирин и, узнав, что проезжает мимо деревни, которой владеет отец столь влиятельной персоны, решил познакомиться с Выговским-старшим и попытаться выведать у него кое-какие секреты. В Москве были встревожены тем, что наказной гетман Жданович стал союзником шведов, и хотели знать, не изменил ли Хмельницкий Москве. При этом в Посольском приказе понимали, что царь первым повел переговоры с поляками, не учитывая интересы гетмана. Поэтому Бутурлину было велено при необходимости успокоить Богдана Хмельницкого, разъяснить, что, коли и станет Алексей Михайлович королем Польским, Украине от того будет только лучше.

Евстафий Выговский потчевал гостя борщом и жареной гусятиной. Представитель царя Федор Бутурлин – важного вида, полноватый пожилой мужчина – был живым воплощением истории. Участник трех войн с Речью Посолитой, он еще 49 лет назад в Смутное время присутствовал на свадьбе московского царя Василия Шуйского. И вот такой человек сам учтиво подливал старику Евстафию заморские вина, кои хранились в обозе окольничего для подобающего случая. Видя, что у хозяина наконец начал слегка заплетаться язык, Федор Васильевич стал расспрашивать:

– Правда ли, что гетман Хмельницкий думал царю изменить?

Пьяно захихикав, старый Евстафий попросил представителя царя выгнать всю свиту вон, а когда остался с окольничим наедине, рассказал:

– В прошлом году, когда царские послы заключили мир с ляхами, то посланцы войска Запорожского, приехавши назад, завопили: «Сгинуло войско Запорожское, на каких мерах у царских послов с польскими комиссарами учинился договор, про то нам ничего не ведомо: царские послы не только с нами о сем не советовались, но и в шатер не допускали, словно псов в церковь, а ляхи нам сказывали, что царские послы постановили договор: быть казакам в польской стороне, а коли казаки в послушании у ляхов не будут, то царское величество станет ляхам помогать». Хмельницкий выслушал это и в исступлении закричал: «Дети, не горюйте, я уже знаю, как сделать: надобно отступить от царской руки, а пойдем, где Великий Владыка повелит быть, не под христианским государем, так хоть под басурманским!» И велел посылать по всем полковникам, звать на раду. Тут сын мой Иван ухватился за ноги гетмана и стал говорить ему: «Гетман, надо это дело делать без запальчивости, разузнать, как это сделано, послать к царскому величеству и поведать подлинно. А присяга – дело великое, нарушать ее нельзя, чтоб не слыть по всему свету изменником». И так он с трудом, но гетмана уговорил.

Отхлебнув вина, Евстафий Выговский продолжил:

– А сын мой у многих полковников в немилости за то, что не дает Украине от царя отойти. Он даже земли получить на Украине боится. Пожаловал бы царь Ивана землями в Оршанском повете около Смоленска, подальше от казаков.

Повинуясь воле окольничего Бутурлина, Евстафий Выговский пил за обедом много. Видел, что сам воевода столько не употребляет, но ничего по этому поводу не говорил. Уже с вина на водку перешли, потом снова на вино, а Федор Васильевич все наливал собеседнику. Совсем плохо стало старику Выговскому, но он держался до последнего. Прежде чем рухнуть наконец в беспамятстве, успел подумать: «А не подвел я Ванечку, не подвел!»