Русский садизм

Еще весной, с самого начала восстания, Григорьев искал контакта с Махно, но тот не торопился декларировать солидарность с одиозным атаманом. Только в июле, когда появилась ясность в расстановке сил, когда все окончательно определились кто с кем и кто за кого, оба атамана решили пойти навстречу друг другу. У каждого для этого сближения был свой резон. Григорьев искал сильного покровителя; понимая, что его позиции ослаблены, он инстинктивно пытался встать под крыло надежного союзника, хотя и чувствовал, что в смысле союзничества с Махно не все так просто. Сходным образом и Махно: имея в виду конфликт с красными и серьезные поражения, нанесенные ему в конце мая Добровольческой армией, он пытался укрепить свои силы, «освежив кровь» и численно увеличив поредевшую армию. Союз двух атаманов был ненадежным, и если по стратегическим вопросам они еще кое-как договаривались, то внутренние вопросы вызывали у них массу разногласий. Одним из главных камней преткновения в их отношениях оставался еврейский вопрос. Махно в этом вопросе был полной противоположностью Григорьева. Он всю жизнь оставался ярым противником межнациональной розни и жестко, вплоть до расстрелов, подавлял любые проявления антисемитизма. Поэтому в его армии воевали не только украинские хлопцы, но и люди других национальностей, в том числе евреи. В культпросветотделе армии со мной работали Алый-Суховольский, Готман-Эмигрант и Елена Келлер. В самом начале повстанческого движения в махновскую армию влилась еврейская рота, сформированная ремесленным населением Гуляйполя; гуляй-польский врач Абрам Исакович Лось организовал санитарные отряды и лазареты, в которых работало немало евреев. А одним из своих учителей Махно называл анархиста-теоретика Иуду Соломоновича Гроссмана-Рощина, которого всегда вспоминал с уважением и почтительностью.

На переговорах по созданию военного союза Григорьев требовал от Махно убрать из армии всех евреев, но первую скрипку в решении любых — военных, бытовых или идеологических — вопросов, конечно же, играл Махно, пообещавший еще разобраться с Григорьевым за его антисемитские универсалы и погромы в Елизаветграде, Черкассах, Новом Буге, Кременчуге и Александрии.

Григорьеву пришлось заткнуться.

Уже в период объединения двух атаманов махновская контрразведка докладывала Нестору Ивановичу о возможных связях Григорьева со ставкой Деникина, что неоднократно подтверждалось косвенными данными, но с документальной достоверностью не было доказано.

От штабных, с которыми культпросвет поддерживал самые тесные связи, я знал, что Григорьев агитирует Махно за соединение с белыми, которые, во-первых, воюют против комиссаров, главных врагов трудового крестьянства, а во-вторых, после окончательной победы добровольцы планируют созыв Учредительного собрания, что отвечает общим интересам. Во всех агитационных разговорах и выступлениях Григорьева читалось одобрение политики белых в отношении украинского еврейства; подобно Григорьеву, белые не гнушались силовых методов в решении еврейского вопроса, то есть повсеместно устраивали кровавые погромы, и потому заслужили в данном пункте полное одобрение атамана.

Махно опасался закулисного сговора, поэтому начальнику контрразведки Зиньковскому было дано строжайшее указание ни на минуту не выпускать Григорьева из вида.

С другой стороны, Махно был не против союза с Петлюрой, но при условии ликвидации Директории и создания нового советского правительства независимой — что особо подчеркивалось — Украинской республики. В середине июля Махно и Григорьев послали Петлюре совместное заявление с подобными предложениями, но их осуществление было равносильно государственному перевороту, и Петлюра, разумеется, их отверг.

Махно оказался пред выбором: либо продолжить сотрудничество с Григорьевым и подвергнуть себя опасности удара в спину, либо расторгнуть слабый союз и в одиночку, но без внутренней гнили, противостоять и красным, и белым.

Эту дилемму Махно решил гениально: он убрал ненадежного Григорьева, а его армию оставил при себе.

Ускорила развязку нелепая и трагическая для Григорьева случайность.

Находясь в тот момент в штабе, я был свидетелем появления в штабе двух белых офицеров, которые везли Григорьеву письмо Деникина и полтора миллиона рублей на стратегические нужды, но заблудились и вместо григорьевского штаба оказались в штабе Махно.

Махно был в ярости, деникинские офицеры, что называется, попали под раздачу и, наскоро допрошенные, были немедленно расстреляны. Штаб кипел; предателя Григорьева было решено казнить. Неожиданно для всех Махно призвал не торопиться с возмездием, — по-видимому, Нестор Иванович вынашивал свои, только одному ему ведомые планы…

Тринадцатого июля Григорьев без ведома Махно снова захватил Елизаветград и по своему обыкновению устроил погром. Снова выпустил из тюрьмы заключенных, снова грабил и убивал, снова резал и громил чудом сохранившихся в городе евреев.