Поэтому неудивительно, что Григорьев снова метнулся в сторону, оставил своего прежнего покровителя и начал переговоры с врагами Скоропадского. Новый переворот готовил «Украинский Национальный Союз», и Григорьев быстро сообразил, что с его предводителями ему по пути. Думается мне, что именно в эти дни Григорьев окончательно осознал свою роль в роковой смуте, бесповоротно понял собственную выгоду, состоявшую в том, чтобы, никому не подчиняясь, быть абсолютно самостийным, ибо только самостийность позволяла ему выйти на бандитскую стезю, а бандитская стезя — безнаказанно и безнадзорно творить насилие, ведущее к неограниченному обогащению. Вот здесь-то и проявилась во всей своей необузданной мощи подлая и коварная натура молодого полковника.
Собрав небольшой повстанческий отряд, Григорьев развернул военные действия против немецко-авст-рийских оккупантов. Мелкие банды восставших крестьян, заполонившие леса Херсонщины увидели в Григорьеве объединяющую силу, потянулись к новому командиру, и вскоре Григорьев собрал под свое начало огромное количество свежих озлобленных бойцов, вооружил их трофейным оружием и всю осень сладострастно громил немцев и австрияков. Теперь он вновь поддерживал лозунги Петлюры, главным из которых был «Долой гетмана и его приспешников!».
В ноябре Петлюра поднял восстание, которому сопутствовал военный успех, а Григорьев на волне народного гнева неостановимой лавой прокатился по Херсонщине, выжигая в пепел все, что неосторожно вставало на его пути. Его отряды освободили Верблюжки и Александрию; здесь он был провозглашен атаманом и получил почетный титул батька, а я после херсонского рейда трое суток не мог уснуть. Стоило только закрыть глаза, и я видел жуткие картины надругательств над телами и душами врагов. В Верблюжках григорьевцы вывели немцев на площадь, раздели догола и заставили средь бела дня на глазах у всех испражняться, и этому унижению не было предела, пока на площади не появился со свитою сам Григорьев. Он выхватил револьвер и принялся сосредоточенно расстреливать пленных, которые падали прямо в собственное дерьмо.
Повстанцы выуживали недобитых немцев из погребов и резали их штыками. Уже за околицей настигли отряд варты, всех расстреляли в спину, чтоб не догонять, а одного, который все же попался живым, долго били ногами, вышибли зубы, потом раздели, отрезали член и всунули в его обезображенный рот.
В Александрии какой-то ведомый к расстрельному забору австриец вдруг выхватил у своего вожатого револьвер и уложил того на месте. Сбежались товарищи убитого, австрияк приговорил еще двоих. В свалке его ранили и скрутили. Подъехали верховые; австрияка привязали к коням и дали им шпоры. Человека разорвало на части; кровавые куски, сочащиеся живою кровью, багровым пламенем пролетели через все село…
Петлюра, между тем, подошел к Киеву, и власть гетмана оказалась под угрозой, однако Антанта пообещала своему ставленнику военную помощь, и вскоре в николаевской бухте появились корабли интервентов.
А в начале декабря в преддверии Николаева встал атаман Григорьев.
Город был завоеван им с ходу, но, справедливости ради, следует сказать, что победу он получил без боя.
Дело было так: на подступах к Николаеву стояло около пятисот гетманцев. Григорьев своим пятитысячным сапогом в мокрое место размесил эту жалкую кучку, двинулся по окраинам и на станции Водопой в клочья разнес малочисленные гетманские отряды, после чего демонстративно встал в виду гарнизона.
Я посоветовал атаману не штурмовать Николаев, а действовать силою устрашения, для чего составил напористый ультиматум, смысл которого сводился к призыву сдаваться. В случае сдачи интервентам была обещана свобода и возвращение на родину. Как ни странно, они приняли эти условия. Мы вошли в город, и Григорьев отдал его на растерзание своим головорезам. Особых заслуг атамана в завоевании Николаева не было, как, впрочем, не было их и при осуществлении многих других операций. Григорьев всегда действовал нахрапом, нагло, часто не рассчитывая силы, не принимая во внимание военно-стратегические факторы и, что удивительно, нередко побеждал. Его победы были отчасти делом везения, отчасти играл свою роль фактор непредсказуемости и хаоса, отсутствия планирования, иногда побеждала его бесшабашная дерзость. Потому и терял он завоеванное так же легко, как приобретал. В течение двух недель до нового 1919 года Григорьев сдал огромный кусок юга Украины, а в первой половине января вернул Николаев, захватил Херсон и Очаков. Херсон дался атаману непросто, почти две недели его обороняли белогвардейцы, и когда озлобленные и изнуренные боями повстанцы вошли в город, началась резня. Резали всех — хоронящуюся по щелям белую гвардию, евреев, фабричных мастеровых. Стены домов и городские заборы были забрызганы кровью, всюду валялись растерзанные трупы, мостовые были усеяны гильзами, над городом стоял удушливый пороховой смрад.