Русский садизм

В Елизаветграде потихоньку начиналась паника. Наши агенты регулярно докладывали обстановку. Евреи собирали манатки, готовясь бежать, рабочие держались нейтрально, а Исполком без конца заседал и устраивал митинги. Пока председатель Исполкома Осмоловский посылал на вокзал парламентеров, городские активисты выясняли, кто им милее — григорьевцы, большевики или даже белогвардейцы. Неразбериха стояла полная. Я был на одном митинге, где председательствующий Твердоступ предложил выбрать между Григорьевым и «той гнусной властью, которая управляет городом». Что тут началось! Мнения высказывались диаметрально противоположные, одни орали: «Правильно!», другие: «Долой провокатора!». Лидер меньшевиков Штамм, злобно брызгая слюной, говорил, что григорьевцы — бандиты и становиться на сторону бандитской власти нельзя, хотя то же самое он недавно высказывал о Советах. Сейчас же он предлагал выбрать между Колчаком и Советской властью, что не поддавалось никакой логике. После него выступил анархист Волин и заявил, что в данный момент нужно больше внимания уделить не политическому вопросу, а проблемам хозяйственным, снабженческим и продовольственным. Тут на митинге появились наши представители Литвинов и Войцеховский и жестко высказались о том, что коммуны и чрезвычайки являются врагами трудового крестьянства, провоцируют голод, расстреливают, а григорьевцы защищают интересы бедноты и потому им с большевиками не по пути. В конце концов, Совет был распропагандирован, и митинг принял резолюцию, предложенную меньшевиком Якубовским: упразднить чрезвычайную комиссию, вернуть политические свободы и переизбрать Исполком. Порядок в городе это не восстановило, все продолжало клокотать и бурлить.

Сгущались тучи и над Григорьевым. После ультиматума от Худякова в штабной вагон пожаловали чекисты из Особотдела фронта, явно посланцы Антонова-Овсеенко. Кажется, он начал, наконец, понимать истинную суть происходящего. Чекисты объявили комдива арестованным и предложили ему и всем штабистам сдать оружие. Григорьев побледнел, глаза его налились кровью; поливая матом окрестности, он судорожно выхватил оружие и открыл беспорядочную пальбу. Штабисты тоже стали стрелять, и уже через минуту на полу вагона лежало несколько трупов; двух уцелевших чекистов мгновенно скрутили и жестоко избили. Не успев сказать друг другу последнее «прости», они уже висели на станционных столбах, а Григорьев приказал немедленно арестовать всех дивизионных комиссаров.

Это означало мятеж. Ночью Григорьев дал мне тезисы воззвания и велел к рассвету написать полный текст, чтобы утром можно было размножить его на ротаторе. Это был знаменитый григорьевский Универсал от восьмого мая, в котором бывший комдив, снова ставший атаманом, призывал крестьян к восстанию против Советской власти, поднимал на борьбу с насилием справа и слева, приказывал вооружаться и идти на Киев и Харьков! Текст Универсала, составленный мною согласно тезисам Григорьева, был гневно-справедливым, верным по своей сути, направленным против чинящих произвол коммунистов, в связи с чем Григорьев настоял, чтобы в нем обязательно была фраза о «комиссарах той земли, где распяли Христа».

Появление Универсала стало сигналом к действию. Со станции на Елизаветград потекла лавина солдат, мгновенно оцепивших центр, где были расположены советские учреждения, воинские части, штабы продотрядов. Были блокированы Артиллерийские курсы, захвачено здание военного комиссариата; руководящих работников, чекистов, милиционеров немедленно арестовывали.

Все григорьевские командиры получили четкие приказы о разгроме еврейского населения города. Накануне ночью в штабном вагоне Григорьев истерически кричал, что спасти Украину можно только полностью вырезав евреев. Как только елизаветградские Советы убедятся в непререкаемости наших намерений, вещал атаман, их сопротивление будет сломлено. По мысли Григорьева, истребление ненавистной нации не должно было осуществляться стихийно. Он предложил план, согласно которому первому удару в городе подвергнется синагога, потом еврейский базар, далее — еврейские магазины, лавки и склады, в последнюю же очередь — дома и квартиры обывателей.

Ночью в городе никто не спал. Утро было тихое, и только запах гари напоминал о том, что мира на этой земле нет и вряд ли он скоро воцарится. Майская зелень трепетала на ветру, свежий предутренний холодок гулял по замершим улицам. Солнце еще не всходило, но уже было светло.

Кавалерийские командиры вышли из штабного вагона, закурили и коротко посовещались.

Деловитая суета продолжалась еще с полчаса.

Вскоре на улицах города появились стройные колонны всадников, одетых в новое английское обмундирование и вооруженных шашками.

Артиллеристы, между тем, вывели орудие и установили его против синагоги.

Всадники, не выказывая ни малейшей агрессии, молодцевато гарцевали. Где-то заиграл духовой оркестр, бойцы приосанились и двинулись чуть быстрее. Видно было, что среди кавалеристов есть люди навеселе, и оттого они казались праздными гусарами, отправляющимися на пикник.