Русский садизм

Все дело упиралось в карательную политику коммунистов на селе. Бесконтрольная продразверстка зажала крестьян в тиски насилия и голода, зерно выгребалось подчистую вплоть до семенного. После победы над Директорией крестьянам была обещана земля, за которую они сражались безоглядно, но обещания остались на бумаге, более того, селяне были поставлены на грань вымирания. Ежедневно происходили вооруженные стычки с «летучими» карательными отрядами ЧК, без устали работали Ревтрибуналы, недовольных убивали, зачастую с садистической жестокостью, чтобы другим было неповадно. Все репрессивные образования имели в своем составе большой процент евреев, поэтому антисемитизм у защитников крестьянства, каковыми считали себя бойцы Григорьева, был развит необычайно, чему способствовал и сам командир, подстрекавший своих бойцов к погромам. Второй причиной было то, что часть мирного еврейского населения все-таки еще верила большевикам. Евреи на Украине, где проходила черта оседлости, в силу своего угнетенного положения стремились к стабильности и спокойствию, к решению всех вопросов мирным путем, а большевики обещали порядок, устранение эксцессов военного времени, защиту от погромщиков. Поэтому кое-кто из еврейского населения активно их поддерживал, а Григорьев, наблюдая это на местах, не мог отказать себе в удовольствии разыграть антисемитскую карту. Население, дескать, поддерживает большевиков, которых он ненавидел, а значит, подлежит уничтожению. Так, начав на станции Знаменка, Григорьев в течение нескольких дней устроил погромы в Елизаветграде, Александрии, в Долинской, и это было только начало. Порой мне казалось, что цель всех действий Григорьева состоит не в борьбе с революцией или контрреволюцией, с гетманом, Петлюрой, кайзером или Троцким, а в истреблении еврейского населения, в сладострастных пытках жителей местечек, в планомерном стирании с лица земли ненавистного ему народа. Всю первую неделю мая кровь лилась рекой. Григорьев поощрял пытки, евреев резали, жгли, вешали, разбивали им головы, побивали камнями, затаптывали лошадьми, топили, закапывали живьем в землю, выкалывали глаза, отрубали конечности; заодно попадало и комиссарам, чекистам, уполномоченным, милиционерам…

Антонов-Овсеенко слал Григорьеву телеграммы с информацией, которая, как полагал командующий, была комдиву неизвестна; он ждал, что Григорьев вот-вот начнет форсировать Днестр и просил навести порядок в своих частях. Видимо, полной картины событий у него не было, он считал, что погромы и убийства продотрядовцев следует понимать, как эксцессы, не имеющие со стратегической линией Григорьева ничего общего.

Но те, кто был ближе к разбушевавшемуся комдиву, прекрасно понимали смысл происходящего. Поэтому вскоре Григорьев получил ультиматум командующего Третьей украинской советской армией Худякова, в котором командарм обвинял Григорьева во всех безобразиях и требовал их прекратить, угрожая в противном случае объявить его мятежником и поставить вне закона.

Обстановка накалялась все более и более. На станции перед Елизаветградом стояли наши эшелоны, и штабной вагон, где расположился Григорьев со свитой, посылал в город директиву за директивой, требование за требованием, а городской Исполком отвечал и отвечал, пытаясь не допустить нашего повторного нашествия на город. Солдаты были озлоблены, раскалены слухами и подстрекательством провокаторов, им не терпелось выместить свою злобу на городских властях, а Исполком в это время послал на вокзал свою делегацию, с которой поначалу разговаривали спокойно и находили общий язык, но потом вмешался командир Верблюжского полка Горбенко и потребовал, чтобы «жидовская власть убралась из города».