Русский щит

– Боюсь я за князя Федора. Молодой он, горячий… На княжеском совете с отцом спорил, кричал… Деды-де наши и отцы дани никому не давали и в рабах ни у кого не бывали, за отечество свое умирали, и нам бы честь свою оружием или смертью в битве сохранить. А послов дерзких татарских предложил Федор лишить жизни… Едва смирился перед отцовской волей… А ну как перед царем Батыгой гордость свою выкажет? И себя и дело погубит…

– Да, голова у князя Федора горячая, – согласился Остей Укович. – Помнишь, как прошлым летом половцев за Донцом нагнали? Федор тогда один против целого десятка кинулся…

– И ты тем же отличился. Борода седая, а туда же – очертя голову в сечу полез! – подковырнул воевода.

– А мне можно, я не князь! – поддержал шутку Остей Укович, но тут же помрачнел. Шутить нынче – не ко времени. Не до шуток, когда беда в ворота стучится…

В последний предрассветный час, когда устает самая зоркая стража, Остей Укович и Андреан поднялись на стену. Воины у бойниц, узнавая воевод, приветственно поднимали копья. Светлые кольчуги рязанских дружинников, приехавших с посольством, тускло отсвечивали в темноте. Что и говорить, намного увеличилась сила Онузы с прибытием рязанской дружины – втрое, поди, сильнее! Славных молодцов прислал рязанский князь!

– Тихо все, Остей Укович, – почтительно доложил дозорный на башне, которая высилась над самыми опасными, обращенными к степи, воротами. – Не шевелятся супостаты.

– Не шевелятся, а ты слушай. Тишине не верь. Степняк – враг хитрый. Не углядишь – всем беда!

Дозорный снова прильнул к бойнице, вытянул голову, прислушиваясь. Что такое? Будто бы шорох? Еще… Стонет кто-то… Иль почудилось! Нет, под стеной кто-то есть!

Дозорный подергал за веревку, опущенную вниз, в караульную избу. Осторожно ступая по крутой лестнице, на башню поднялся десятник. Вопросительно посмотрел на дозорного. Тот ткнул пальцем вниз, под стену:

– Будто есть кто там… Стонет…

Десятник прислушался.

Опять стон – негромкий, болезненный.

– Буди воеводу! Скажешь – человек под стеной!

На башню поднялись Остей Укович, Андреан, толмач. Остей, перегнувшись через стену, негромко окликнул:

– Эй, кто там?

– Свои… Человек княжеский… – донесся слабый, прерывающийся голос.

Десятник шумно дышал в затылок воеводе, шептал:

– Остей Укович, прикажи отворить ворота! Спасать надо, спасать!

– Не дело говоришь! – отрезал воевода. – Десятник, а караульной службы не знаешь! А может, татары под стеной? Может, только того и ждут, чтоб ты ворота им отворил? То-то тебе спасибо царь Батыга скажет! В старину храбрые воины, если такая нужда была, со стены на веревке спускались…

– И я спущусь, не побоюсь!

Воевода, поколебавшись, разрешил:

– Иди!

Дружинники обвязали десятника крепкой веревкой, осторожно спустили за стену, в недобрую темноту. Через малое время веревку подергали снизу, раздался негромкий оклик десятника:

– Подымай!

Веревка поскрипывала под двойной тяжестью. Дружинники, надсадно пыхтя, подтянули и перевалили через стену десятника и еще другого человека – облепленного снегом, с сосульками крови в бороде. Положили неизвестного на помост, осторожно обмахнули снег.

– Апоница?! – ужаснулся Андреан, узнав пестуна-оберегателя молодого князя Федора.

– Беда! – простонал Апоница. – Убили моего ясного сокола, князя Федора Юрьевича… И бояр всех перерезали… И воинов… Один я в суматохе уполз…

Суровые, хмурые стояли вокруг раненого старика воины. Вот и кончилось ожиданье беды, пришла сама беда…

3

Утром татарские тумены со всех сторон окружили Онузу. Спешенные татары шли к крепостным стенам с длинными штурмовыми лестницами, с вязанками хвороста – заваливать ров. Волокли к стенам осадные орудия, опутанные ремнями, с высоко поднятыми рычагами, похожими на огромные деревянные ложки. А поодаль, не приближаясь на перелет стрелы, спокойно текли, минуя Онузу, бесконечные потоки татарской конницы. Видно, военачальники Батыя и часа не желали тратить на штурм пограничной крепостицы, которую обороняла горстка воинов, и устремились в глубь Рязанской земли. Только малая часть татарского войска осталась под стенами Онузы, но все равно на каждого ее защитника приходилось по сотне врагов.

Татарские конные лучники подскакивали к самым стенам, пускали стрелы. Длинные черные стрелы глухо стучали, впиваясь в бревна тына, с пронзительным свистом проскальзывали в бойницы. Из тяжелых крепостных самострелов было трудно попасть в конных лучников, бешено проносящихся под стеной в вихрях снежной пыли. А высунуться с луком из бойницы было нельзя – татарские стрелы летели густо, непрерывно.

Повезло молодому рязанскому ратнику Митьке, впервые бывшему в ратном деле. Из тяжелого самострела он сшиб с коня татарского тысячника. Стоял тот на пригорке, недоступном для простых луков. То и дело к нему подъезжали гонцы, падали ничком на снег, не смея глаз поднять на высокородного нойона. Но просвистела вдруг огромная стрела, насквозь пронзила тысячника. Покатилась в снег круглая шапка нойона, и понесся прочь взбесившийся конь, волоча за собой застрявшего в стременах всадника…

Радостно закричали воины на стенах Онузы.