Русский социализм

“Я утверждаю, во-первых, что ни одно революционное движение не может быть прочно без устойчивой и хранящей преемственность организации руководителей; во-вторых, что, чем шире масса, вовлекаемая в борьбу,… тем настоятельнее необходимость в такой организации и тем прочнее должна быть эта организация (ибо тем легче разным демагогам увлечь неразвитые сои массы); в-третьих, что такая организация должна состоять из людей, профессионально занимающихся революционной деятельностью; в-четвертых, что в самодержавной стране, чем более мы сузим состав членов такой организации до участия в ней только таких членов, которые профессионально занимаются революционной деятельностью,… тем труднее будет “выловить” такую организацию, и тем шире будет состав рабочих, которые будут иметь возможность участвовать в движении.”32

Если первое, наиболее отвлеченное утверждение – наиболее сомнительное, а в некоторых обстоятельствах, как оказалось, просто катастрофичное для судеб партии и страны, то во втором уже есть намек на конкретный исторический период (“неразвитые слои массы”), третье вообще никак не вяжется с всеобщностью, то есть характером первого, тем более, что четвертое точно указывает, что речь идет о самодержавной стране.

Так Ленин заимствует для своих политических целей “божий дар” обобщения, цитирует Маркса, Энгельса, Каутского или Гобсона. Ему, я так понимаю, не до теории, имеющей для него по большей части прикладное значение, и там, где он переходит к изложению практическим языком практичного диалектика “очередных задач”, теоретический налет сходит и из его поздних статей довольно трудно представить себе нечто вне конкретного исторического момента.

Мы имеем дело с гениальным политиком, блестяще ориентирующимся в сиюминутной ситуации, с природным интуитивным диалектиком, способным выбрать правильное направление движения благодаря обостренному чувству политической реальности, и оттого, видимо, мало зависящего в этом смысле от теории, вполне довольствующемся поверхностным ее сходством с его собственным видением мира.

Но эта его способность – верно воспринимать мир – исчезала вместе с ним, а его метафизическое учение – застывший слепок особых черт того времени – оставалась и его естественная или насильственная смерть неизбежно, как оказалось, подготавливала конец диалектики, конец марксизма в России.

Знание Ленина было теорией текущего момента с ложными претензиями на всеобщность, оттого в иные времена вело к иным последствиям.

Это соображение полностью применимо к принципам организации РСДРП.

Партия большевиков – орудие превращения стихийного рабочего движение в движение сознательное – состоит, по Ленину, из “агентов” революционной пролетарской теории в России, которые “подтягивают рабочих до социал-демократического уровня”, “подталкивают рабочую массу к социальной революции, руководят ею”.33 Необходимым свойством такой организации должно было быть безусловное следование революционной теории – соединение идейной борьбы с революционной дисциплиной, обеспечивающей ей свойство монолита.

“Возникает вопрос, как совместить эту беспощадную идейную борьбу с железной дисциплиной пролетариата.

…Принципиально мы уже не раз определяли наш взгляд на значение дисциплины в рабочей партии. Единство действий, свобода обсуждения и критики – вот наше определение. …Организованность есть единство действий, единство практического выступления. Но, разумеется, всякие действия и всяческие выступления ценны постольку, поскольку они двигают вперед, а не назад, поскольку они идейно сплачивают пролетариат, поднимая его, а не принижая, не развращая, не расслабляя. Безыдейная организованность – бессмыслица, которая на практике превращает рабочих в жалких прихвостней имущей буржуазии. Поэтому сознательные рабочие никогда не должны забывать, что бывают такие серьезные нарушения принципов, которые делают обязательным разрыв всяких организационных отношений, то есть раскол”.34

Централизм здесь отменяется угрозой движению. “Людей с антидемократическими тенденциями никто просто не станет слушаться раз не будет “доверия к уму, энергии и преданности со стороны окружающих товарищей”,35– организация тотчас избавится от дисциплины, как только ее члены почувствуют тупик, в который завело их руководство. Это становится возможным постольку, поскольку ничто материальное не привязывает к ней ее членов, поскольку их деятельность в условиях полицейского преследования исключительно бескорыстна, то есть “обеспечено нечто большее, чем демократизм, именно: полное товарищеское доверие между революционерами. А это… безусловно необходимо для нас, ибо о замене его демократическим контролем не может быть и речи”.36

Добровольность, не связанная никаким материальным интересом, опрокидывает принцип слепого подчинения.