Русский Стамбул

Встреча с генералом Слащевым не была неожиданностью для Вертинского. Они были знакомы до эмиграции. Впечатления от встречи с этим офицером в Одессе у Александра Николаевича были путающими и удручающими. Тогда особенно поразил Вертинского внешний вид Слащева: «Длинная, белая, смертельно-белая маска с ярко-вишневым припухшим ртом, серо-зеленые мутные глаза, зеленовато-черные гнилые зубы. Он был напудрен. Пот стекал по его лбу мутными молочными струйками…» Ни для кого не было секретом, что Слащев был наркоманом.

Еще хуже было состояние генерала врангелевской армии, когда они встретились с Вертинским в Константинополе. «Он поселился где-то в Галатее с маленькой кучкой людей, оставшихся с ним до конца, — вспоминал Вертинский. — … Мы встретились… Он еще больше побелел и осунулся. Лицо у него было усталое. Темперамент куда-то исчез. Кокаин стоил дорого, и, лишенный его, Слащов утих, постарел сразу на десять лет».

У Слащева осталась одна тема для разговора — Врангель. «Слащов его смертельно ненавидел, — утверждал Вертинский. — Он говорил долго, детально и яростно о каких-то приказах своих и его (Врангеля), ссылался на окружающих, клялся, кричал, грозил, издевался над германским происхождением Врангеля…». Александру Николаевичу было жаль белого офицера: ведь по-своему Слащов безумно любил Россию, которую потерял, еще не осознавая, что предмета его восхищения и обожания уже нет — большевики все переделали и изменили… «Слащов любил родину, — писал Вертинский. — И страдал за нее. По-своему, конечно…»

«Бледное, но гордое лицо…»

В начале константинопольской эмиграции все полны были надежд на то, что их изгнание продлится недолго. Уверенности прибавляла финансовая поддержка из стран Антанты — англичан и французов. Некоторые предприимчивые русские даже принимали пари на ближайшие сроки возвращения в Россию. Бывшие разведчики Белой армии набивали себе цену и напускали таинственности в своих прогнозах и предположениях.

Печаль и сожаление сквозили у Вертинского, когда он описывал «осколки знатных фамилий» в эмиграции:

«Старые желтозубые петербургские дамы в мужских макинтошах, с тюрбанами на голове, вынимали из сумок последние портсигары — царские подарки с бриллиантовыми орлами — и закладывали или продавали их одесскому ювелиру Пурицу. Они ходили все одинаковые — прямые, с плоскими ступнями больших ног в мужской обуви, с крымскими двурогими палочками-посохами в руках и делали «бедное, но гордое» лицо…»

Одессит-эмигрант Сергей Альдбрандт открыл в Стамбуле фешенебельный игорный дом, завсегдатаями которого стали богатые русские эмигранты. Здесь музицировал и имел успех бывший любимец дореволюционной петербургской публики цыган-скрипач Жан (Ян) Гулеско, который, в угоду подвыпившей и сорящей деньгами публике исполнял застольные песни и полковые гимны всех русских полков, осевших в Стамбуле.

Несколько импровизированных спектаклей в Константинополе дали артисты студии И. Ермольева. Как всегда, неподражаем в этих полуконцертных выступлениях был известный актер Иван Ильич Мозжухин. Спустя короткое время Мозжухин вместе с труппой переехал во Францию.

А.Н. Вертинский отмечал удивительную способность русских людей быстро осваиваться в незнакомых городах. «С нашим приездом Константинополь стал очень быстро русифицироваться, — писал он. — На одной только рю-де-Пера замелькали десятки вывесок: ресторанов, кабаре… магазинов, контор, учреждений, врачей, адвокатов, аптек, булочных… Все это звало, кричало, расхваливая свой товар, напоминало о счастливых днях прошлого: «Зернистая икра», «Филипповские пирожки», «Смирновская водка», «Украинский борщ»…». Все эти предприятия с ностальгическими названиями были нацелены на выманивание побольше денег из своих же соотечественников, считал Вертинский.

Становились «магометанскими леди»