Русское

Он не ожидал его увидеть. Когда накануне Николай спустился в деревню, чтобы попрощаться с крестьянами, он был осведомлен, что Борис избегает его. Николай давно понял, что Борис затаил какую-то обиду на семью Бобровых. «Остерегайся этого человека, – однажды предупредил его отец. – У меня с ним были проблемы». Но отец так и не сказал, какие именно. Однако, со своей стороны, Николай ничего не имел против Бориса. Он с усмешкой вспомнил, как однажды, когда все были молоды, он сам подстрекал Бориса к революции. «А теперь, – подумал Николай, – когда я, будучи кадетом, пекусь о том, чтобы крестьянам досталось побольше земли, то он действительно должен быть моим другом». Может быть, все-таки глава семьи Романовых отмяк и поднялся на холм, чтобы попрощаться?

Николай пошел ему навстречу.

Они остановились в нескольких шагах друг от друга, и Николай дружески кивнул крестьянину. Николай давно уже не видел Романова так близко. Тот тоже поседел, но выглядел крепким и здоровым. Контраст между ними говорил сам за себя: типичный дворянин европейского вида – соломенное канотье, летний льняной пыльник, жилет, часы с брелоком – и типичный русский крестьянин, настоящий мужик, в свободных штанах, лаптях, кумачовой рубахе с широким поясом, неизменном со времен Киевской Руси. Две культуры, два человека, называющие себя русскими, но не имеющие ничего общего, кроме земли, языка и церкви, которую ни тот ни другой не удостаивали своим вниманием. И вот теперь, прожив бок о бок несколько столетий, эти поколения прощались.

– Значит, уезжаете.

Дюжий крестьянин стоял с опущенными руками – широкое лицо, на котором трудно было прочесть какое-либо выражение, сощуренные до щелочек глаза.

– Как видите, Борис Тимофеевич, – вежливо ответил дворянин.

С минуту Борис молча переводил взгляд с нагруженных скарбом телег на фасад дома, откуда смотрели в окно Арина и Ваня, затем задумчиво кивнул:

– Давным-давно надо было вас выкурить.

Это было сказано как нечто само собой разумеющееся, с застарелой, глухой ненавистью. Случаи вандализма и поджогов, в результате чего в последние годы многие помещики были вынуждены продавать свои земли крестьянам, были широко известны – это и называлось «выкуриванием». Николай вспомнил прошлогодний пожар в своем лесу и пристально посмотрел на Бориса.

– Но теперь земля-то суворинская, а не наша, – с горечью добавил Борис.

– Кадеты за то, чтобы земля была роздана крестьянам. Здесь есть государственные земли, от них вам будет гораздо больше пользы, чем от моих бедных лесов, – пояснил Николай.

Но Борис не обратил внимания на эти слова. Казалось, он думает о своем.

– Революция-то не закончилась, – тихо сказал он. – Скоро вся землица будет наша.

– Возможно. – Николаю начинала надоедать грубость этого угрюмого крестьянина. – Мне пора, – раздраженно сказал он.

– Ну да. – Борис позволил себе мрачно усмехнуться. – Бобровы наконец уезжают. Итак, прощайте, Николай Михайлович. – И он сделал шаг вперед, как будто все же решил попрощаться по-дружески.

Николай протянул руку, но в ответ Борис лишь поморщился и плюнул ему в лицо.

Такого в жизни Николая еще не случалось. Это было хуже, оскорбительнее, сильнее любого удара. Он отшатнулся, а мужик прошипел ему:

– Скатертью дорога, Бобров, будь ты проклят! И не возвращайся, коли жизнь дорога.

Затем он повернулся и зашагал прочь.

Николай был так ошарашен и возмущен, что на секунду или две выпал из реальности. Затем у него мелькнула мысль ударить уходящего крестьянина или арестовать его. Однако его остановила какая-то гадливость и сознание бессмысленности подобных действий. Он оглянулся на дом и увидел, что Арина и мальчик смотрят на него. Крестьяне у телег тоже бесстрастно наблюдали за ним. Неужели и они вот так же ненавидят его?

– Поехали! – крикнул он со всем достоинством, на какое был способен. А через несколько минут уже сидел рядом с возницей на первой телеге, которая со скрипом покатилась вниз по склону. Все еще красный, дрожащий от возбуждения и бессильной ярости, он едва оглянулся, когда они тронулись с места, и только на полпути к монастырю он вспомнил, что оставил на чердаке несколько коробок. Теперь уже не важно, пожал он плечами. Пусть там и останутся. Все было кончено.

Бобровы покинули свое родовое имение.

1907

Дмитрию Суворину в его двенадцать лет мир казался чудесным местом. И все же оставались вещи, которых он не понимал.

В частности, что случилось с его матерью?

Он был странным мальчиком, маленьким и хрупким. Его узкое лицо иногда напоминало Розе лицо ее отца. Как и Петр, Дмитрий был близорук и носил очки. Но если он и выглядел физически хрупким, то это компенсировалось необычайно живым и активным выражением его бледного лица под непослушной копной черных жестких волос, а еще – внезапным смехом, к которому он был весьма предрасположен.