Русское масонство в царствование Екатерины II

«Если бы кто спросил пленника, или галерного невольника: чего он желает, то без сомнения получил бы в ответ — Вольности. А может быть, рабы сии ведают всю силу, в слове сем заключающуюся, с того только времени, как лишились своей свободы. Так говорит подданный Тиранна, или когда не смеет сего сказать, то воздыхает он более о вольности, нежели гражданин республики». Между тем все равно «человек повсюду ограничен. Желал бы он измерять небо, пройти все звезды; но тяжесть его тела привязует его к земли. Способен он к блаженству, но тысячные препятствия удаляют его от оного»[247].

«Система каменщичества, — говорилось в «Магазине» 1784 года, — совершенно противоположна беспорядку и необузданности, и не позволяет никакой другой свободы, кроме нравственной… Тот только действительно свободен, кто разумен и добродетелен, или кто повинуется законам и исполняет свои должности».

Одну из своих речей XVIII века Поздеев произнес «в опровержение непросвещенных, которые думают, что мы вольными каменщиками именуемся потому, что намерены всеобщее восстановить равенство, не последуем никакому закону и живем по своим прихотям. Таковая вольность не есть вольность, а рабство. А рабство, в смысле обыкновенного принятое, для многих людей было свободою. Носящий оковы и в темнице заключенный может быть свободен. Ибо такового человека внешность терпит угнетение рабства, но внутренне может он быть свободен.

Обладатель многих стран, сильный оружием и богатством, который пишет народам свои законы и имеет власть повергать их в оковы, ежели предан страстям, есть раб. Епиктет, мудрый владелец единой токмо убогой хижины и презренный невольник римского вельможи, есть свободен. Мудрец Афинский в темнице в оковах вкушает сладкие плоды истинный свободы.

Таков есть не ложно свободный человек, таков должен быть всяк, кто носит имя человека. Сам над собою царь, ничьей внешней власти не подвержен, как токмо по силе внутреннего своего закона. Сам себе судия, владетель не крадомого богатства; не гонится за непостоянными дарами слепой фортуны; а ежели некогда и получает оные, то не присвояет их себе, не хвалится ими яко собственным имением, но почитает их залогом, вверенным ему на время. Не поставляет своего блага ни в чем, что с телом его погибает. К единому стремится высочайшему блаженству, тленное все почитает посторонним; небесное и умственное почитает яко свое естественное».

Исходя из таких взглядов, масон не мог стремиться к преобразованию в первую очередь внешних сословных и экономических рамок жизни. Улучшение их отодвинуто было на вторую очередь после нравственной дисциплины духа, самоусовершенствования — исправления поврежденных нравов.

Исправление нравов стояло в центре масонских общественных идей. Распространенная песня учила:

Мирскую суету оставьте,Низриньте роскоши кумирИ нравы ваши здесь исправьте,Согласных звук внимая мир.

Исправления нравов — обуздания своих страстей — прежде всего добивались все наставления в ложах и карманные книжки масонов — без различия направлений вольного каменщичества. Это была основная общественная задача масонства.

Все процветание идеального масонского царства — земли Офирской — держится у Щербатова на тщательном наблюдении за добронравием жителей. Офирская полиция неослабно следит за недочетами морали.

«Каждый разврат нравов, яко явное непочтение к родителям своим, сварливость, жестокие поступки с подданными своими, мотовство, излишняя роскошь — унимается благочинными (начальниками полиции)».

Политический пафос Щербатова основан прежде всего на забвении этого рода мыслей русским правительством. «О повреждении нравов» в России говорит наиболее страстная — но также и наиболее искренне и живо написанная — политическая статья Щербатова[248]

.

К выводу о необходимости «первее всего» совершенства нравов приходили масоны и в вопросах социальных — о крепостном состоянии. Язвы крепостного строя не укрылись от взора по крайней мере некоторых из вождей масонства.

«Все мы любим, чтоб нам служили и угождали, — поучал в одной из своих речей С. И. Гамалея. — Яримся мы, как воины, на наших ближних, на наших слуг, на наших домашних и, предавая их стремлению нашего гнева, думаем найти себе удовольствие, мстя им за неисполнение наших прихотей, называя сие учением или наказанием».

Стремясь за достатком, мы «никого не уважаем, никого не щадим, собираем деньги, несмотря каким бы то ни было образом, мучим слуг и домашних, денно и нощно печемся, чтоб было все чисто, пристойно и прилично нашему роду, чину и месту; словом: чтоб все плоти нашей угодно было. И так едим и пьем, и не мысля о том, что каждый кусок наш напоен кровавым потом или слезами наших братий служащих. Но добро ли все сие? Нет».

Гамалея находит выход в области не политики, а морали: