Русское молчание: изба и камень

Что это означает? Вожди становятся марионетками, идеологи – конформистами, тщетно пытающимися успеть за скоростью потрясений, люди, которые всеми силами искренне хотят творить добро, оказываются во власти всеохватывающих стихий зла. Философ Федор Степун, в 1917 г. не за страх, а за совесть проработавший и на фронте, и во Временном правительстве, вспоминает, как, несмотря на счастливые «минуты роковые», он все больше и больше оказывался во власти этих пассионарных стихий. Эти месяцы, говорит он, «остались у меня в памяти временем предельного ущемления моего “я”, т. к. вместо меня во мне все время жил некий, не во всем сливающийся со мной “субъект действия”. Вынужденный ежедневно и даже ежечасно добиваться каких-то необходимых для дела конкретных результатов, этот субъект неустанно требовал от меня, чтобы я подавлял свои сомнения и пристрастия».[182]

Это тонкое замечание как раз и говорит о том, что даже вполне разумные люди, стремящиеся служить добру, оказываются во власти сил, которые всецело подавляют и подчиняют их себе.

Изначально террор направлен против Врагов – роялистов, монархистов, контрреволюционеров, но очень быстро, внезапно, неожиданно и необъяснимо он обращается против своих

– умеренных революционеров, жирондистов, или, напротив, слишком «левых», «бешеных» и, конечно же, против бесчисленных «изменников» и «предателей». Ф. Фюре в противовес «якобинским» трактовкам полагает, что борьба происходила не между «классовыми врагами», а идейными противниками, чаще всего близкими по статусу, но это ничего не объясняет. Языческие боги революции жаждут крови все большей и большей: стремительность перехода террора от врагов к своим, происходящая с головокружительной быстротой, рационально непостижима – гильотина работает с ужасающей скоростью. Как было замечено не так уж давно, революция начинается с Руссо, но свершается по маркизу де Саду – тогда еще писателю никому не известному.

В России же эта охота на ведьм растянется на долгие годы: большевики тоже первым делом изгоняют или уничтожают чужих

– либералов, кадетов, правых, затем левых эсеров, анархистов, меньшевиков; интеллигентов и любых инакомыслящих добивают или изгоняют в 1920-е. Но для своих Клио сделает паузу, которая продлится почти 15 лет, до 1936-39 гг.

IV. Жертвоприношение: казнь короля

Убивать жертву преступно, поскольку она священна… но жертва не будет священной, если ее не убить.

Анри Юбер и Марсель Мосс

Языческие стихии, развязывающие эскалацию насилия, в любой большой революции раньше или позднее доходят до своей кульминации – сакрального жертвоприношения: казни (или же низвержения и изгнания) монарха.

Король Англии Карл I Стюарт взошел на эшафот в Лондоне на площади перед Уайтхоллом 30 января 1649 года. Король, стремившийся к абсолютной власти над Парламентом и Церковью, жестко противившийся ее любому ограничению, после кровопролитной гражданской войны был предан суду, признан тираном, изменником и врагом отечества. По свидетельству современников, толпа на площади находилась в шоковом состоянии – публично казнили наместника Бога на земле! После казни палач поднял голову короля, но не осмелился произнести сакраментальные слова: «Вот голова изменника».

Король Франции Людовик XVI Капет, в противоположность Карлу, во многом шедший на уступки революции и даже поддерживавший ее (как, например, 4 февраля 1790 года), человек мягкий и совсем не жестокий по характеру, тем не менее был предан суду Конвента, приговорен к смертной казни, и 21 января 1793 года гильотинирован в Париже. Сравнивая эти два беспрецедентных для новой европейской истории события, де Местр особо подчеркивает либо полное равнодушие, либо восторг французов, в противоположность привязанности и состраданию англичан своему королю:

«Одной женщине достало мужества не склониться перед судьями, и, рискуя жизнью, возразить, говоря, что вторая часть нации не обвиняет короля; беременные женщины наносили себе раны в день казни; а Палач… не осмелился показать свое лицо народу, он был в маске…»[183]

Граф де Местр мечет громы и молнии: в этой казни безвинной жертвы, «козла отпущения», виновна вся французская нация. Казнь наместника Бога на земле – это не просто преступление (он ссылается на шекспировского «Гамлета»), это вызов Богу, открытие бездны, куда рухнет не только государство и его структуры, но и тысячи, десятки тысяч как виновных, так и безвинных людей.

Он предсказывает, что «каждая капля крови Людовика XVI обойдется Франции потоками крови. Четыре миллиона Французов, быть может, заплатят своей головой за великое народное преступление – за противорелигиозный и противообщественный мятеж, увенчавшийся цареубийством».[184]