Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

«Вблизи колодца мне мальчишкаВ деревне встретился горлан.Он — озорник? или воришка?Иль просто бойкий мальчуган?Лицом он писаный красавец,Орет он бранные слова.Да кто ж он? будущий мерзавец?Иль удалая голова?

Большой, босой, расстёгнут ворот.Проходит девушка с ведром:— Опять ты, Степка, нынче порот!Хохочет он: —Мне нипочём!Всех богачей на дым развеять!Мне не мешай озоровать!На …е-то не репу сеять,А ты молчи, …а мать! —Звериные сверкали зубы,

Улыбка поперёк лица.Но, хоть слова крепки и грубы,Он всё ж похож на мертвеца —Так механичен хохот звонкий,И так свободно брань летитИз уст румяного ребёнка,Забывшего, что значит стыд.Тускнеет вся вокруг природа.

Где эта брань и эта грязь,И как бы светлая свободаВ болоте тусклом родилась?Ты силы копишь или тупишь,Россия? Где твой талисман?Что ты продашь и что ты купишьНа торжище великих стран?Грабёж, убийства и пожары.Тюрьма, петля, топор и нож,

Вот что, Россия, на базарыВсемирные ты понесёшь!»

Мальчику, встреченному Сологубом у колодца, вероятно, не больше 12–13 лет, в 1905 г. ему будет 27–28, в 1917-м — 39–40. Легко представить его активным участником исторических драм, случившихся в эти годы.

Крестьянская архаика «чёрного передела» рано или поздно должна была сомкнуться с социалистическими теориями, видящими в частной собственности главный порок старого, обречённого гибели мира.

Ещё одним полем социального (а в перспективе — и политического) напряжения стремительно становился рабочий вопрос. Профессиональных пролетариев было немного, в Европейской России — чуть более двух миллионов (2 % населения), но их борьба за свои экономические права с работодателями была хорошим горючим материалом для революционной пропаганды в силу высокого уровня грамотности в этой среде.

Ну и, наконец, существовал целый клубок национальных вопросов. Наиболее серьёзные из них к началу XX века — польский, финляндский и еврейский, но, так или иначе, искры конфликтов на этнической почве вспыхивали повсеместно.

Все эти запущенные болезни давно требовали уврачевания, но серьёзное лечение постоянно откладывалось, и в какой-то момент они разом проявились в самой острой форме.

«Слабосильный деспот»

Не менее тяжёлой проблемой России, чем перечисленные выше, был её последний император, как будто нарочно не созданный для правления в столь смутное время. Мнения современников о нём достаточно единодушны. Современные его апологеты (например, С. В. Куликов[635]) ищут в Николае Александровиче какую-то скрытую глубину, «загадку». Но если исходить из данных источников, загадка — только в уникальной пустоте, заурядности этого государя, поистине какого-то «человека без свойств», прикрытого маской безупречной воспитанности. Незлой, неглупый, но чрезвычайно элементарный и эмоционально, и интеллектуально, лишённый ярких индивидуальных черт, кроме разве поразительной душевной инфантильности.