Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Думаю, что пока историкам не удалось найти единственно верное и непротиворечивое истолкование опричнины. Очевидна лишь её общая направленность на усиление личной власти Ивана IV. Мне представляется, что опричнина — это его реакция на те новые формы отношений между аристократией и монархом, которые начали складываться в ходе «реформ Избранной рады», подстёгнутая, конечно, военными поражениями. Политика «консолидации элиты» вела к развитию у бояр навыков корпоративной солидарности, которые сказались, например, в деле Семёна Ростовского. Можно предположить также, что статья 98 Судебника о необходимости одобрения Думой новых законов не была мёртвой буквой, и бояре, обсуждая их, всё более демонстрировали свою политическую самостоятельность. Стали складываться формальные и неформальные институты, сковывавшие произвол самодержавия. До поры до времени Иван с этим мирился, уступая влиянию своих доверенных советников, но его мировоззрение и его натура, видимо, плохо сочетались с практиками диалога и компромисса. Вступив в пору зрелости (опала Сильвестра и Адашева случилась накануне его тридцатилетия), Грозный сбрасывает с себя чуждый, навязанный ему образ поведения и становится самим собой.

Можно предположить, что, разрубая Россию опричниной «яко секирою», царь прежде всего хотел расколоть русскую знать, опасаясь, что она станет серьёзной политической силой, с которой ему придётся считаться. Как выразился Иван Тимофеев, самодержец «крамолу междусобную возлюби, и во едином граде едины люди на другие поусти [натравил]». Англичанин Джильс Флетчер, посетивший Россию в конце XVI в., охарактеризовал методы Ивана IV схожим образом: «…он посеял между ними [боярами] личное соперничество за первенство в чинах и званиях и с этой целью подстрекал дворян менее знатных по роду стать выше или наравне с происходящими из домов более знатных. Злобу их и взаимные распри он обращал в свою пользу, принимая клевету и доносы о кознях и заговорах, будто бы замышляемых против него и против государства. Ослабив таким образом самых сильных и истребив одних с помощью других, он наконец начал действовать открыто и остальных принудил уступить ему права свои».

Интересно, однако, что именно в опричный период, в июне-июле 1566 г., в Москве состоялось собрание представителей разных «чинов» (бояр, духовенства, служилых людей, купцов, государевых чиновников — дьяков), которое многие исследователи считают первым Земским собором. Целью собрания было обсуждение вопроса о продолжении войны с Литвой. Но вряд ли можно признать это консультативное совещание заседанием полноценного сословно-представительного учреждения: выборов делегатов не проводилось; было представлено исключительно столичное дворянство и купечество; решение собора не выразилось в виде общего постановления — «приговора». По афористической формулировке Ключевского, «собор 1566 г. был в точном смысле совещанием правительства со своими собственными агентами…

это было ответственное представительство по административному положению, а не полномочное представительство по общественному доверию… часть в составе собора… имевшая по крайней мере некоторое подобие представительства, состояла из военных губернаторов и военных предводителей уездного дворянства, которыми были столичные дворяне, и из финансовых приказчиков правительства, которыми были люди высшего столичного купечества»[178].

Работа совещания свелась к подаче мнений от каждой группы «чинов» по отдельности, все они одобрили продолжение войны: «Едва ли сами мнения не были внушены известным желанием правительства; об этом свидетельствует их однообразие»[179]. По убедительному мнению немецкого историка Х.-Й. Торке, «[н]а соборе речь шла только о как бы под присягой принятом обязательстве — согласии с правительственной политикой, а на это имелось три причины: общеизвестная недоверчивость Ивана IV, потребность у правительства в информации об экономических возможностях населения для продолжения войны и, может быть, стремление царя показать польской дворянской монархии, что Москва тоже опирается на согласие населения (хотя и мнимое)»[180]

. Что касается последнего пункта: в столице в ту пору как раз находилось польское посольство, кроме того, именно с 1566 г. «одним из кандидатов на польский престол считался сын Ивана Грозного, царевич Иван Иванович»[181] — так что желание Кремля нарисовать для поляков более приемлемую для них картину московского управления вполне понятно.

«Вольны подвластных своих жаловати и казнити»