Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Причины нидерландской революции были не только религиозными (борьба кальвинистов за свободу вероисповедания), но и социально-политическими. Спусковым крючком народного гнева стало введение в 1571 г. незаконного 10 %-го налога, явившегося «символом превышения полномочий центральной власти, грубо попирающей уважаемые всеми конституционные процедуры, символом нелегитимности правительства и безжалостного насилия над правами городов»[216]. После целого ряда войн Испания в 1648 г. всё же была вынуждена признать независимость Голландии де-юре.

В самой же Испании Филипп II, представляющийся большинству современных образованных людей, по Шиллеру и Шарлю де Костеру, эталоном мрачного деспота, подавив мятеж в Арагоне в 1591 г., «воздержался… от серьёзного изменения его конституции. Шанс на централизацию был сознательно отвергнут»[217]

. В 1581 г., присоединив после вооружённой борьбы к своей короне Португалию, Филипп, признанный королём местными кортесами, в свою очередь обязался соблюдать португальские свободы, привилегии, обычаи и традиции, и до конца своих дней он обязательство это не нарушал: «У знати, церковных служителей, купцов и горожан не было причин раскаиваться в поддержке, оказанной испанцам»[218].

Как видим, политическая полисубъектность и правовая культура европейских социумов сильно корректировали, а иногда и блокировали всё более усиливающееся стремление монархов к абсолютной власти. На этом фоне и сам опричный террор, и реакция на него русского общества выглядят как явление действительно уникальное.

Между двумя грозами

После смерти Грозного Россия, которую тот оставил «в состоянии почти полного разорения»[219]

, стала потихоньку возвращаться к доопричным порядкам. Прекратились массовые кровавые расправы. Во время царствований Фёдора Ивановича и Бориса Годунова боярские опалы случались нередко, но насильственной смертью погибли только двое — П. И. Головин и И. П. Шуйский, — и это были не публичные казни, а тайные убийства. Иногда опального боярина постригали в монахи (как это произошло с конкурентом Годунова — Фёдором Никитичем Романовым), но чаще дело ограничивалось ссылкой.

Организация Государева двора и Думы при Фёдоре Ивановиче стала напоминать времена «Избранной рады» — к участию в правительственной деятельности вернулись многие отстранённые при Иване IV боярские роды. После воцарения Годунова, старавшегося увеличить в Думе количество своих родственников, она, тем не менее, сохранила характер учреждения, поддерживающего внутриэлитный компромисс, и состояла в основном из представителей родовитой знати. С последней Борис Фёдорович в целом наладил пристойные отношения и пользовался её поддержкой, даже во время борьбы с Самозванцем «открытая измена бояр и воевод Годуновым произошла лишь после смерти царя Бориса, при его молодом наследнике [Фёдоре]»[220]. И конечно, важно отметить, что Борис стал первым русским царём, избранным Земским собором (1598).

Но всё это нимало не означало ослабления самодержавия, оно просто избавилось от своей «экстремистской», «опричной» формы. Продолжающий возрастать объём власти московских монархов отразился в титулатуре и коронационном ритуале. Именно при Фёдоре и Борисе в именовании русских царей окончательно закрепился титул «самодержец». Фёдора впервые венчали на царство, совершая над ним таинство миропомазания,

которое отсутствовало в аналогичных византийских и западноевропейских практиках (там применялось простое помазание миром)', «…помазание на царство в России… в принципе не отличалось от миропомазания, которое совершалось над каждым православным человеком после его крещения… Как известно, таинство миропомазания в принципе не повторяется, как не повторяется и связанное с ним таинство крещения… повторение миропомазания означает, что после венчания царь приобретает качественно новый статус — отличный от статуса всех остальных людей», «особую харизму власти»[221].

Что же до избрания Бориса на царство, то совершенно очевидно, что оно было безальтернативным — никаких иных других кандидатур на соборе не обсуждалось. Состав участников собора до сих пор продолжает вызывать споры среди историков — одни считают, что выборных людей там почти не было, другие — что их присутствовало более чем достаточно. В любом случае сама легитимность нового царя никак не была связана с его избранием — последний не давал «избирателям» каких-либо клятв или обещаний — она опиралась на его божественное «предызбранничество», «участники же собора лишь предугадали Божий промысел»[222]. Как говорил на соборе патриарх Иов: «Тем же тебе убо, превеликий государь Борис Фёдорович, не по человеческому единомышлению, ниже по человеческому угодию предизбираем, но праведному суду Божию… Богу на се наставляющу народ единогласие имети… яко же пишет: глас народа глас Божий».