Рыболовы

Хруститъ валежникъ подъ ногами, шелеститъ желтый опавшій листъ, посвистываетъ втеръ между березовою и осиновою порослью. Пни, пни, гніющіе и поросшіе мохомъ пни безъ конца. Холодно, сыро. Сентябрь на исход. Солнце то проглянетъ на минуту изъ-за тучъ, то опять скроется. Впереди бжитъ охотничья собака, останавливается и нюхаетъ воздухъ; понюхаетъ и опять побжитъ. Сзади слдуетъ баринъ въ охотничьемъ костюм. Все на немъ новое, казовое, хорошее. Прелестная двустволка виситъ на плеч, у бедра пустой яхташъ и неизбжная франтовская фляжка съ привинченнымъ къ ея горлышку серебрянымъ стаканчикомъ. Рядомъ съ бариномъ идетъ красноносый гунявый мужиченко — егерь Панкратъ съ тульскимъ ружьемъ на плеч. На голов у него замасленный картузъ съ разорваннымъ пополамъ козырькомъ. Одтъ мужиченко въ какую-то рваную женскую кофту, опоясанную ремнемъ, изъ которой мстами видна вата. Панкратъ полупьянъ, ступаетъ стоптанными сапоженками нетвердо и говоритъ безъ умолку, сообщая барину разныя новости.

— А вчера вотъ тоже случай… Не думали и не гадали… Да и никогда этого у насъ въ нашей округ и не было. У Кокорихи въ усадьб флагъ украли, — говорилъ онъ. — Кокорихину усадьбу знаете — такъ вотъ у ней. Вчера ихъ работникъ въ Сережинскомъ кабак сказывалъ. Пришли, сняли съ мачты и увели. Ни въ жизнь у насъ этого не случалось, чтобъ у своихъ воровать. Чужихъ обворуютъ — это точно, а чтобы своихъ — ни Боже мой. И куда имъ флагъ? Впрочемъ, и то сказать: на кушакъ годится. Дозвольте, Алексй Павлычъ, папиросочку закурить.

Баринъ вынулъ портсигаръ, досталъ папиросу и подалъ.

— Набаловался я съ господами насчетъ папиросокъ. Своя-то трубка ужъ и не курится, — продолжалъ Панкратъ. — Право-слово. Да и вообще у насъ нон… Господинъ Портяевъ ужъ на что мужчина строгій, за семью замками живетъ, а и у него съ недлю назадъ кучерской кафтанъ изъ сарая ушелъ. На солдатъ полагаютъ. Копали тутъ у него солдаты картошку. Испьянствовался нон народъ, ужасти какъ — вотъ это отчего. Пьянства, да буянства такія пошли.

Баринъ улыбнулся, посмотрлъ на красносизый носъ Панкрата и сказалъ:

— Не теб осуждать пьянство. Слпой кривому глазъ колетъ.

— Зачмъ такъ! Я, сударь, этому подверженъ, это точно, но я себя соблюдаю. Я егерь, мн не выпить нельзя, потому должность у насъ такая треклятая, а чтобы дебоширить и драться я — упаси Боже. А вдь это что-же: вчера у Сдвиженскаго мужика духъ отшибли, губу разорвали — до того колотили. И изъ-за чего началось? Продалъ онъ попу улей, получилъ деньги, пришелъ въ кабакъ…

— Панкратъ! Да скоро-ли-же куропатки-то? — перебилъ его баринъ.

— Наведу, наведу. Вы, ваше благородіе, насчетъ куропатокъ не сумлевайтесь. Ваши будутъ. Дваться имъ некуда. Вотъ сейчасъ лядину пройдемъ, на сухое мсто ступимъ — тутъ он и будутъ. Выводки прелесть. Вонъ ужъ собачка ихъ почуяла. Ахъ, то-есть и собака-же у васъ, Алексй Павлычъ!

— Да, это песъ добрый! — отвчалъ баринъ.

— Цны нтъ вашей собак. Смотрите, какъ-бы не украли.

— Типунъ бы теб на языкъ.

— Нтъ, я къ тому, что воровство-то нон у насъ… На прошлой недл халъ балахновскій сторожъ и сапоги новые везъ, захалъ въ кабакъ въ Сережин, прізжаетъ домой пьяный — нтъ сапоговъ. Народъ-то ужъ нынче очень избалованъ сталъ.

— Не теб осуждать. Ты, братъ, самъ избалованъ.

— Одначе я не ворую.

— Врешь. У Коромыслова щенка укралъ.

— Такъ вдь это я не для себя, а для Валентина Павлыча. А для Валентина Павлыча я не токма что щенка — ребенка уворую. Очень ужъ господинъ хорошій. Два рублика мн за щенка-то пожертвовалъ. То-есть врите, Алексй Павлычъ, до чего нон народъ избалованъ! Тутъ вотъ у насъ въ четырнадцати верстахъ мужикъ Давыдка Ежъ есть. Ежъ онъ по прозванію. Такъ за двадцать четыре рубля жену свою барину-охотнику продалъ. Тотъ такъ и увезъ ее въ Питеръ. Теперь у него въ Питер живетъ и въ браслеткахъ щеголяетъ.

— Скоро-ли куропатки?

— Да ужъ наведу. Будьте покойны. И такіе, сударь, выводки, что вы вотъ изъ этого самаго серебрянаго стаканчика два раза мн поднесете за нихъ. Съ чмъ у васъ нон фляжка, Алексй Павлычъ?

— Съ березовкой, — отвчалъ баринъ.

— Чудесная водка, пользительная. Кустикъ вотъ сейчасъ на бугорк выбрать, на пеньк приссть первый сортъ. Жену свою продать! Ахъ, ты Господи! Ну, нешто не баловство это? Оттого тутъ у насъ и хлбопашество всякое упало. Катушкина знаете? Кривой такой. Нон и не сялъ. Дочь отпустилъ въ куфарки, сыновья въ извозъ здятъ — тмъ и питается. А ужъ и пьетъ-же!..

— Да вдь и ты не сялъ.