Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Прозвучал звонок… И тут на моих глазах свершилось чудо! Мышь «Б», мышонок, помеченный синими чернилами, стал неуклюже пятиться и вдруг неожиданно ловко, изящно даже, подпрыгнул и очутился на платформе. Механизм сработал, как чуткие весы, и мышь «А» набросилась на сыр. «Б», казалось, вовсе этого и не замечал. А ведь я знал, что он голоден и что для его чуткого обоняния сыр пахнет убийственно. Судорожно жрущий «А» должен был, по логике, довести «Б» до отчаяния, но тот сидел неподвижно, как воплощение самопожертвования. Сама Отрешенность. Серенький Будда…

Мне вспомнилось, что мыши, так же как кроты, змеи и драконы, играют важнейшую роль в восточных мифологиях: все первичное, связанное с землей, причастно к таинственным законам плодородия и жизненной силы и возникает всюду, где идет жестокая борьба между жизнью и смертью. Мыши и змеи в изобразительной символике первобытных религий обозначают крайние ситуации, являются вестниками катастроф, роковых событий. В индийской философии мышь (mushaka) сочетается с понятием кражи, кражи в области сердца (Athma). Моряки считали палубных крыс духами земли, связующими с сушей, а шахтеры и по сей день остерегаются убивать их, считая воплощением дьявола. Перед крысами преклоняются, часто наделяют их званиями и чинами («Директор», «Полковник», «Префект», «Советник» и т. п.). Сам Аполлон в доэллинистическую эпоху часто именовался Sminth'e, что обозначает мышь или крысу (точно не помню). Поразительное явление: бог солнца отождествлялся с грызунами, истреблявшими посевы и приносившими чуму!.. Стоит ли вспоминать еще, что в Сибири и в Китае внезапное исчезновение мышей считается предзнаменованием великого бедствия, а в Японии они являются непременными спутниками бога изобилия Даикоку (повторяю, в деталях я могу ошибаться).

— Это феноменально! — воскликнул я, вытирая платком пот со лба.

Фрониус сиял горделивой улыбкой, точно кондитер, выслушивающий похвалы своему фирменному блюду.

— Первый этап, — уточнил он, — длится у нас десять секунд… Вот и все.

Снова прозвенел звонок, замигали зеленые и красные лампочки. Оба мышонка спохватились и, точно старательные новобранцы, кинулись в пространство, которое Фрониус называл «Точкой 0», то есть в свой закуток.

— Этап второй!

Та же игра. На этот раз «А» занял место на площадочке и «Б» получил свободный доступ к приманке.

— Обрати внимание на главное, самое главное, — прошептал Фрониус, еле сдерживая свой восторг. — Я не вмешиваюсь. Ни на йоту.

— Ты включаешь и выключаешь приборы, — возразил я не очень уверенно.

— Сигналы служат всего лишь для наглядного обозначения условных рефлексов. Мыши ничего не знают о моем существовании.

— В этом их великое счастье: иначе бы они взбунтовались. Или стали бы тебе поклоняться.

Игра возобновлялась снова и снова. Смена самопожертвования и наслаждения повторялась двенадцать раз с четкостью колебаний маятника в часовом механизме. Я был сражен. Мне было трудно поверить в происходившее на моих глазах. Фрониус спокойно курил, развалившись в кресле, а на кнопки нажимал Герман. После двенадцатого раунда Профессор поднял руку:

— Хватит. Иначе они насытятся.

— Но разве не в этом цель? — удивился я.

— Разумеется. Однако я приметил странное явление: отсутствие голода порождает свободу, свобода расковывает фантазию, а фантазия, родительница искусств, является в то же время источником беспорядка и, следовательно, злейшим врагом дисциплины.

— Однако… Похоже, ты докопался до сокровеннейших причин монашеской аскезы и армейского послушания.

— Вполне возможно, — улыбнулся Фрониус. — Кстати, неужели тебе никогда не бросалось в глаза, что голодные народы анархичны и грубы, а сытые — изнеженны и распутны? Цивилизация создавалась племенами полусытыми и полуголодными, теми, кто трудился и молился — ora et labora — ради хлеба насущного.

Герман унес экспериментальную бандуру в чулан, затем подал нам коньяк и кофе.

— Итак, достопочтенный герр Профессор, — съязвил Фрониус, — какие мысли вызывает у Вас увиденное?