Рыцари моря

У Анхен моей бедра - Как скулы корабля. Хожу томленьем полный, С весны печален я.

А грудь у милой Анхен -Волна играет с волной. В пучину такую без страха Я бросился б с головой.Глаза ее желанные -

Как взглянут, так съедят. Увы! Глаза той АнхенНе на меня глядят…

Действительно, эта «изящная» песнь всех развеселила. Алина и Гертруда захотели танцевать. А Ульрике вспомнила, что тетушка из Франции прислала ей недавно сборники танцев, изданные Пьером Аттеньяном. Правда, сборники были несколько староваты, но это ничего: под старую музыку можно танцевать с таким же наслаждением, как и под самую новейшую. К тому же, Ульрике была уверена, что ни Алина, ни Гертруда еще не слышали ничего подобного. Она села за клавикорд и сыграла сначала медленную величавую павану, затем быструю веселую гальярду, снова павану, но уже не величаво-торжественную, а нежную… Гертруда танцевала с Морталисом, Алина – с Гердом. Бюргер и Месяц не танцевали. Первый сказался старым – он уже относил себя к тому возрасту, когда созерцание танца приносит больше удовольствия, нежели сам танец. Второй попросту не умел танцевать – в то время, когда его сверстники постигали изящное искусство танца, он во мраке соловецкого подземелья душил крыс.

Наконец Ульрике перестала играть и спросила Морталиса, не смог бы он исполнить одну из гальярд на лютне. Датчанин ответил, что преохотно. Он тут же взял лютню и после двух-трех проб заиграл известную уже гальярду довольно уверенно. А Ульрике пригласила танцевать Месяца. И хотя тот отказывался, она вытянула его на круг и принялась показывать основные фигуры. Кое-что у Месяца получилось сразу, кое-что пришлось повторить; и к тому времени, когда Морталис заиграл музыку чисто, без ошибок, без сбивок, Иван Месяц уже мог танцевать достаточно сносно для того, чтобы доставить удовольствие даме. Когда Месяц перестал думать о собственных руках и ногах – куда и после чего их поставить, как отвести, чтобы получилось что-нибудь хотя бы немного похожее на танец, – вниманием его полностью завладела прекрасная Ульрике. Он увидел близко ее глаза, – когда, кроме него, никто не мог увидеть их, – и понял, что это были его глаза, для него, что Ульрике больше ни на кого и ни при ком не пожелает глядеть так; и она не прятала глаз, не прятала душевного приятия его, она сейчас забыла всех и помнила только о нем: это теперь была его тайна и его отрада, ибо он, подобно любимому человеку, был допущен в ее мир и, подобно Богу, сумел заглянуть в ее сердце. Когда в ганце их лица сходились поближе, он улавливал дыхание ее, и оно было такое чистое, – нежнее нежнейшего ладана, или елея, или бальзама, – что кружило ему голову; и дыхание ее было бесконечно знакомо, лишь подзабыто со временем, – это было, как будто, дыхание его матери, это было дыхание всех матерей и одной – единой, вечной, прекрасной – той, что явилась ему некогда с чудотворной иконы…

Алина и Гертруда в это время сидели рядом и следили за танцующей парой. Они были довольны сегодняшней музыкой, и возбуждение их после подвижной гальярды еще не улеглось; они овевали себя веерами и, переводя дух, обменивались замечаниями.

– Какой пригожий россиянин! – блестели глазки у Алины.

Гертруда, ловя взор Морталиса, улыбнулась:

– А датчанин разве плох?

– Ах, посмотри на Ульрике! Она сегодня совсем не похожа на себя. Неужели россиянин так подействовал!… – Алина недоуменно хлопала ресницами. – Посмотри, она совсем забыла, что у нее есть жених. Ты видишь, она едва не упала господину Иоганну на грудь. Какая неловкая!… Ах, право, мне жаль Герда!…

– Герд сегодня много пьет.

– Я понимаю Герда. Ульрике так неприветлива с ним.

– Быть может, всему виной бедность Герда?.. – Гертруда поймала наконец взгляд Морталиса, и они кивнули друг другу.

– О нет! Ты не знаешь! – вдруг вспомнила Алина. – Я слышала, что Герд теперь очень богат. Его простые одежды – блажь… может, привычка… или каприз…

– Герд? Богат?..