Рыжая 4. Тупиковое звено

– Как я счастлив слышать эти слова! Maman очень долго не соглашалась оставить картину здесь. Она считает, что искусству, как и хорошему вину, требуется выдержка. Только старинная живопись имеет право услаждать наш взор. Она не признает современных художников. Не потому, что их работы плохи, а просто потому, что они еще не прошли испытание временем.

– Резонно. – Даша улыбнулась. – Расскажите мне о Марии Андреевне. Я ведь о ней совершенно ничего не знаю. Как давно вы вместе?

– С рожденья. Моего, разумеется. – Каждый раз при упоминании о приемной матери, Филипп оживал, кроткие глаза лучились теплотой. – Вы не представляете, какая необыкновенная душа у этой женщины! Она святая. Она взяла меня из приюта. Ведь я круглый сирота…

– Ваши родители умерли?

Француз легко оперся гладким подбородком о согнутый указательный палец.

– Трудно сказать. Возможно, моя родная мать оказалась в затруднительном положении, раз уж решилась подложить корзину к двери приюта. Хотя… – тут он изобразил на лице грустную задумчивость. – Родная матушка могла оказаться немного легкомысленной женщиной. Все детство, лет до десяти, мне снился один и тот же сон: женщина во всем белом кладет люльку возле закрытой двери и идет дальше. Шаг ее становится все медленнее, она начинает поворачиваться, и вот кажется сейчас я увижу ее лицо и… просыпаюсь.

По мере того как мсье Кервель делился душевными переживаниями, Даша проникалась к нему все большей симпатией. Сама она была человеком эмоциональным, и потому о личном либо не говорила совсем, либо делала это самым душераздирающим образом, вгоняя окружающих в депрессию и ужас. Француз же повествовал о нелегкой судьбе с ненавязчивой легкостью, в духе пленительных мелодрам Лелуша. Над каждым сюжетом можно было обливаться очищающей слезой и жалеть, что это произошло не с тобой.

– …Мне кажется, что тогда, в детстве, я знал, кто моя мать и почему она оставила меня. И я уверен, что она была очень молода и сказочно прекрасна.

«Сказочно прекрасна…»

Даша молчала. Что тут еще добавить!

– Maman вспоминала, что сердце ее едва не разорвалось, когда она увидела в колыбельке крошечную белокурую малютку, которая не пила, не ела, а только плакала. Она первоначально даже приняла меня за девочку, так я был тогда слаб и беззащитен. – Филипп застенчиво улыбнулся, — Сейчас, разумеется, в это верится с трудом.

Даша впилась ногтями в ладонь. Несмотря на лирический настрой, ее неожиданно разобрал смех: мсье Кервель и сейчас выглядел не намного крепче грудного младенца.

– Своих детей у баронессы не было, поэтому, не раздумывая, она решила меня усыновить.

– Она была замужем?

– Нет. – мсье Кервель пригубил вино. – Всю свою жизнь maman любила только одного мужчину, но так и не решилась выйти за него замуж. Речь шла о мезальянсе – тот человек, к сожалению, не имел положения в обществе.

– И что? – рассеяно переспросила Даша.

– Мария Андреевна заведовала лучшей женской школой, и такой брак мог вызвать нежелательный резонанс. – Голубые глаза смотрели с искренней печалью. – Согласитесь, иногда судьба бывает так жестока.

Ничего не оставалось, как согласиться. Хотя ей было совершенно не понятно, при чем здесь общественный резонанс, когда речь идет о любви.

– А разве Мария Андреевна не была свободна в своих поступках? – спросила она, обегая глазами богатый интерьер столовой.

Белокурая голова понурилась.

– Увы, деньги тут ни при чем. Речь шла о чести целого учебного заведения. А когда от твоего поступка зависят судьбы десятков людей и многолетние традиции, уже не так легко принимать решения.

Пригубив вино, Даша еле слышно пробормотала:

– Кого же она такого полюбила? Беглого каторжника, что ли?

И все же мсье Кервель расслышал. Он свел к тонкой переносице еле заметные белесые брови. Он не гневался, он обозначал несогласие.

– Не стоит брать крайности. Я ни секунды не сомневаюсь, что тот человек был достоин maman как личность, но… скорее всего этого оказалось недостаточно.

– Вы знали его?

– Разумеется, нет. Но всякий раз, когда maman призывает меня к смирению, то напоминает о своем решении.

Ясное дело, что в каждой избушке свои погремушки, но все же многое было непонятно в этой странной истории. Как свадьба директрисы может развалить частную школу, и к какому смирению надобно призывать ангелоподобного Филиппа Кервеля?

– Но ведь Мария Андреевна могла просто иметь ребенка. Для этого не обязательно…

Филипп резко отстранился. Он уже не обозначал осуждение, он был просто шокирован.

– Что? Я что-то не то сказала?

– Как вы можете так… думать, мадемуазель Быстров! Maman всегда была и остается благородной девицей. Ее репутация безупречна. Даже сейчас, будучи освобожденной от общественных и иных обязанностей, она ни за что не останется в комнате наедине с мужчиной. Ее чистота и целомудренность – притча во языцех. Ей доверяли девиц из лучших домов Франции!