Рыжеволосая девушка

— Лежи! — сказала она и смочила мне губы. — Придет доктор… Поможет тебе.

— А союзники наступают? — спросила я, схватив ее за руку.

— Говорят, что да, — ответила Ан. — Люди стоят с цветами вдоль дорог.

— Они обстреляли из пулеметов поезд с фашистскими молодчиками? — спросила я.

— Да. Половина уцелевших убежала через луга. Но мне не разрешили говорить с тобой об этом. И вообще тебе нельзя разговаривать.

Я не обратила внимания на то, что она сказала, и продолжала говорить:

— Ан, знаешь, Тинка и Вейнант уложили Пибинха около «Старого ученого»… Мы с Рулантом — Каллеграафа на Схаутьесалле. А мы с Вихером — Питера, — сказала Ан. — Сегодня утром он как раз садился в автомашину. Мы выстрелили оба одновременно. А группа Фрица OD здорово действует на проселочных дорогах… — Тут Ан, видимо, спохватилась, что наш разговор принял недозволенное направление. — Нам нельзя болтать, я уже тебе сказала!

— Да что там, — возразила я. — Слава богу, я и так достаточно знаю.

Неожиданно в комнату вошел доктор Мартин, а меня снова захлестнула волна слабости от боли и утомления. Доктор осмотрел мои раны, крепко держа меня за руку. От него пахло трубочным табаком, формалином, его серые глаза смотрели на меня заботливо и внимательно.

— И зачем тебе понадобилось столько пуль зараз, — сказал он. — Да-a, Ханна, я не могу оперировать тебя здесь. Придется тебе поехать в мою клинику.

— А как мы доставим ее туда, доктор? — услышала я голос Ан.

Доктор Мартин отошел от меня. Я видела, как они с Ан шептались. Глаза мои снова застлала пелена; от боли и слабости я потеряла сознание. Пришла я в себя, когда почувствовала, что подо мной что-то стучит и трясется. Я лежала на тележке, на ручной тележке или в велосипедной колясочке, точно не знаю. Я поняла, что друзья перевозят меня, и лежала спокойно.

В тот же вечер доктор Мартин извлек пули. Я лежала с тряпкой во рту. Материя заглушала крики. Никогда в жизни я не испытывала такой боли. Когда я очнулась, я впервые ощутила чувство облегчения, какой-то мягкой прохлады. Я поняла, что пули извлечены и раны перевязаны.

Много часов я находилась в состоянии между сном и явью, ясным сознанием и полной бесчувственностью. И это было бы не так уж плохо. Но ни боль, ни полудремотное состояние, которое затуманивает мысли, не могли заглушить неотступной тревоги: что происходит? Что предпринимают товарищи? В каком положении находится Голландия?

В комнате было темно; издалека доносились городские шумы, они были еле слышны. Я ждала, не придет ли кто-нибудь из товарищей. Я засыпала и просыпалась, проспав, быть может, всего лишь несколько минут. Ощущение времени я утратила. Я пыталась прислушаться к бою часов. И сбивалась со счета. Уже совсем поздно вечером — может быть, даже ночью — пришел доктор Мартин. Я узнала его по голосу:

— Ты спишь?

— Я не сплю, — ответила я. — Как там дела?

— Хорошо, — сказал он. — Все идет хорошо… Отбрось все заботы. Давай измерим температуру.

Мы измерили: было почти сорок. Разглядывая термометр, доктор светил остроносым электрическим фонариком.

— Лежи, спокойно лежи, — сказал он. — Около твоей кровати стоит фруктовый сок. Пей побольше в эти дни.

— Доктор, — спросила я его. — А что значит «все идет хорошо»? Вступили уже союзники на территорию Голландии?

— Тебе придется на время выбросить все это из головы, — неопределенно ответил он.

— Значит, не вступили, — сделала я вывод.

— Сообщения поступают очень путанные, — сказал доктор. — Англичане немного поторопились, заявив, что освобождение близко… Однако все идет хорошо, право.

— Да, на Балканах, — горько ответила я.

— Нет, не только на Балканах. Немецкую армию охватила паника. Дезертируют целые группы… Некоторые переодеваются в штатское платье и бегут на юг, чтобы там сдаться в плен… Но не будем больше об этом. Тебе вообще не следует даже думать о таких вещах, а уж говорить и подавно.

— А кто может о них не думать? — спросила я.

— Я понимаю, — сказал доктор. — А теперь тебе надо спать. Спать! Завтра я честно расскажу тебе, что происходит.

Когда он ушел, я стала прислушиваться. Я чувствовала, как лихорадка в моей крови то усиливается, то ослабевает, точно морской прибой. Минутами я не знала, где нахожусь. Затем мне снова представлялось, будто я в штабе и с напряженным вниманием прислушиваюсь к маршу уходящих от нас немцев. Я слышала, как где-то вдалеке стреляют: наверное, нацисты наткнулись на ВВС… Бойцы Внутренних войск Сопротивления носят на рукаве синюю повязку с белыми буквами. Я тоже стреляю, но мой велосипед застрял в трамвайном рельсе; человек в сером костюме корчит гримасу и целится в меня из револьвера.

На следующий день доктор Мартин вошел ко мне с таким неестественным оживлением на лице, что я сразу смекнула: дело неладно! Под мышкой он держал сверток.

— Доброе утро, доброе утро, — сказал он. — Ну, как героиня дня чувствует себя? Твои друзья шлют тебе несколько банок фруктовых консервов… Это пойдет тебе на пользу.

— Доктор, какие новости? — спросила я.

— Да-а, — повторил он, — что же тебе сказать? Вчера вечером я уже говорил, что Би-би-си несколько поторопилось…