Рыжеволосая девушка

Он послушно поднялся со стула и, вытянув указательный палец, сказал:

— Принимайся. Только знай: вечером эта книга отправится вместе со мной под солому.

Я принялась переписывать имена. Ночевала книга в самом деле вместе с Хюго в сарае, а утром я продолжала работу. Не знаю, сколько времени я, облачившись в толстый халат, сидела р своей чердачной каморке, еще наполовину больная, за переписыванием множества знакомых и незнакомых имен — Франса и Руланта, Флоора и Тома и, разумеется, Хюго. Я вспоминала о своей хвори, только когда переставала писать; тогда у меня стучало в висках, ломило поясницу и кружилась голова, к горлу подступала тошнота. Но я чувствовала гордость, радость и внутреннее удовлетворение — ведь, несмотря на болезнь, я делала нечто, причинявшее вред оккупантам.

Шел уже третий день, как Хюго принес мне полицейский реестр. Стопка бумаги с переписанными именами медленно росла на моем столике. Уже близился конец, и это еще подстегивало мое усердие. Я работала с таким напряжением, что даже не услышала звуков, раздававшихся в доме и снаружи на дворе. После обеда было очень тихо, но обычно на тишину не обращаешь внимания. Лишь когда внизу раздались голоса, я прислушалась. Мне показалось, что говорили по-немецки. Я поспешно встала, колени мои задрожали… но не только от слабости после перенесенной свинки. Я услышала, как открылась дверь в кухню. Затем послышался голос Карлин. В отчаянии я поглядела на свои бумаги, быстро засунула их в реестр, приподняла матрац с безукоризненным постельным бельем, засунула под матрац полицейский реестр, повязала голову платком и прямо в халате нырнула под одеяло. Внизу, в кухне, раздавались крикливые голоса и смех немцев; это их типичная показная веселость вперемежку с грубостью.

— Was ist da oben?[15]

Я услышала, как Карлин робко произнесла:

— Больная… Krank…[16]

Кто-то внизу рванул дверь на лестницу, ведущую на чердак. Грохот сапог по лестнице болью отдался в моей бедной голове; я вся покрылась испариной.

Кто-то толкнул — вероятно, ногой — мою дверь, и она открылась. Я увидела каски. Несомненно, то были люди из дивизии Германа Геринга! Проверка, проверка… Значит, они добрались и до домика огородника. Я видела, как на пороге появился один из немцев; за ним несколькими ступеньками ниже стоял другой. Автоматы, противогазы, орденские ленточки в петлицах… Все как полагается. Я лежала неподвижно.

Немец осматривал меня холодным и пытливым взглядом, не трогаясь с места.

— Krank?

Мне нельзя было показывать ему, что я понимаю по-немецки.

— Больна… — проговорила я хриплым голосом.

— Was hat sie?[17]

— крикнул молодчик, стоявший на лестнице. — Bekommt sie ein Kind oder was?[18]

И сам рассмеялся собственной шутке.

— Was haben Sie?[19] — спросил немец с порога.

Я высунула одну руку из-под одеяла и показала на свою распухшую щеку. Затем с трудом пробормотала что-то, как будто не могла открыть рот. Немец, по-видимому, сразу сообразил, в чем дело.

— Mumps… Ziegenpeter![20] — сказал он человеку позади него.

В тот же момент третий голос крикнул снизу:

— Wo bleibt ihr? Was gibt’s dort?[21]

Молодчики на лестнице хором отвечали:

— Krankes Madel… Mumps hat sie…[22]

Грубый голос внизу быстро, с возмущением проговорил:

— Mumps?.. Aber das ist ja ansteckend! Verdammt noch mal! Kommt hihunter, Tolpel! Die steckt uns die ganze Rotte an! Dalli, dallil Heraus aus’m Ungliickshaus![23]

Люди на лестнице уже сделали поворот направо кругом. Стук их сапог и поднятый ими неистовый рев — словно пещерные люди вышли на медведя — мучительной болью отдались в моей голове… Охватившее меня при появлении немцев оцепенение и смертельный страх исчезли. Вместо этого на меня напала такая дрожь, что зуб на зуб не попадал; только теперь я вдруг сообразила, что мой плащ висит на крюке против двери, которую рывком открыл вбежавший наверх немец, и что револьвер мой лежит в кармане плаща. Если бы немцы подошли к кровати, чтобы поглядеть, не симулирую ли я болезнь, то я лишена была бы возможности достать оружие. Усилием воли мне удалось наконец взять себя в руки.

Но я, право, не знала, смеяться мне или плакать; хорошо, что минут через пять ко мне наверх поднялась Карлин, все еще страшно бледная.

— Они ушли… — проговорила она, падая на стул возле моей кровати. — Слава богу. Они помчались на велосипедах словно бешеные. А Яну — он работал в огороде — они кричали разные гадости… Боже мой, да что же тут произошло?

— То же самое я хотела бы спросить у тебя, — сказала я, чувствуя под собой твердый, как камень, полицейский реестр. — А где Хюго?

— Отправился утром в Заан, — ответила Карлин.

— Слава богу, — вздохнула я. — Как они появились здесь?

— Совершенно внезапно. Проехали на велосипедах через двор и слезли под окнами кухни… — объяснила Карлин. — Я не успела даже предупредить тебя. Только не понимаю, почему они так поспешно смылись.

Я рассказала ей, что случилось. Она поглядела на меня округа лившимися, недоверчивыми глазами.

— Вот оно что… Нас спас, значит, их страх перед заразными болезнями?

— Именно так, — подтвердила я.