Рыжеволосая девушка

— Если вам и без того все известно, то для чего же вы заставляете Ханну еще раз рассказывать об этом? — вспылила Тинка.

Паули спокойно поглядел на нее, однако без обычной доброжелательности.

— Потому что я хотел выслушать также и ваш рассказ, — заявил он. — Audi et alteram partem[61]. Я юрист.

Он глядел на Тинку, а не на меня. Я дрожала от негодования.

— Я тоже немного разбираюсь в юридических фокусах, — заявила я. — Это не имеет ничего общего с выслушиванием обеих сторон. Это ловушка, которой пользуются предприимчивые адвокаты в сомнительных делах… Это не по-джентльменски. А для таких важных господ, как вы, получающих указания непосредственно из Лондона, из Англии, это особенно стыдно.

Я видела, что Паули хотел встать, но он овладел собой. Каапстадт сидел неподвижно, только шрам еще больше дергался. Мэйсфелт язвительно сказал:

— Слишком вы задаетесь… Лучше бы как следует выполняли задания. Нас уверяли, будто вы знаете толк в нашей работе, а вы портите нам одно дело за другим.

Я вскочила со стула. Паули пробормотал какие-то умиротворяющие слова.

— Каждый может потерпеть неудачу, — сказала я. — Мы всякий раз рисковали своей жизнью… ради авантюр, которые мне представляются теперь все более бессмысленными…

— Ради ящичка с сигарами! — вставила Тинка: лицо ее горело.

Все повернулись в ее сторону, Ан и я тоже. Мэйсфелт сделал шаг к Тинке.

— Сигары? — повторил он. — Да, это так.

Неприятная, безобразная улыбка искривила его лицо — оно словно раздвоилось.

— Значит, вы заглядываете в свертки, — сказал он затем и перевел свой взгляд с Тинки на меня. — Это тоже не противоречит высокой пуританской морали коммунистов?

— Это не противоречит высокой пуританской морали Сопротивления, — возразила я. — Надо знать, ради чего рискуешь своей жизнью!.. В течение долгого времени мы не знали, что мы для вас перевозим; и мы пробирались сквозь полицейские посты, мимо заслонов фашистской вспомогательной полиции и эсэсовцев, чтобы снабдить ваших друзей и знакомых табаком и бог знает чем еще… А подвергать подобной опасности трех девушек, будь то даже коммунистки, — это не противоречит социал-демократической морали?

Мэйсфелт так и сидел с застывшей гримасой смеха на лице. Когда я кончила, он колко заметил:

— Что вы знаете, госпожа С., о моей морали? Вам незачем делать мне выговор. Вы добровольно пришли сюда, чтобы выполнять наши поручения. Инженер Каапстадт уже говорил вам однажды по другому поводу, что мы не обязаны отчитываться перед вами в наших намерениях и объяснять вам характер связей, которые мы поддерживаем. Если вы боитесь, то скажите об этом. Но не разыгрывайте возмущения, это вам не к лицу!

Магистр Паули теперь действительно поднялся со стула. Он махал рукой Мэйсфелту, чтобы тот успокоился. Мэйсфелт побледнел; брызги слюны из его широкого рта долетали до меня. Я подумала: когда-то он меня упрекнул, что в основе всех чувств коммунистов лежит ненависть; но вот здесь стоит он, весь пылая ненавистью, и не только потому, что наши операции окончились неудачей… И снова в моей душе пробудилось мрачное чувство, и я подумала: «Что-то здесь неладно… Почему он нас так жестоко оскорбляет?»

— Мы не боимся и никогда не боялись, — сказала Ан, которая до сих пор не вмешивалась в разговор. Паули тщетно делал знаки успокоиться. — А вы знаете, что значит находиться в пути четыре-пять часов с пустым желудком, на велосипеде, больше похожем на проржавевшую кофейную мельницу, выбившись из сил… и, главное, рискуя своей жизнью ради ящичка с сигарами?

— Дело не в сигарах, — вдруг сказал Каапстадт, нарушив свою упорную неподвижность и вставая со стула. — Вы понимаете это так же хорошо, как и я. Эти сигары знаменуют собой нечто более существенное, помогают нам, всему движению Сопротивления… Радуйтесь, что они у нас есть. Если бы вы знали, чего мы добились при помощи сигар, то вы заговорили бы по-другому.

— Надеюсь, — ответила я. — Но я никогда еще не видела, чтобы хоть один из наших друзей благодаря чудодейственным сигарам вырвался из лап немцев.

Ан, Тинка и я тоже встали. Теперь все стояли. Комната словно превратилась в пороховой погреб — того и гляди грянет взрыв.

Паули на момент крепко сжал губы. Мне казалось, что он сейчас рявкнет, как майор на плацу. Вместо этого он сказал с каким-то натянутым, неестественным смешком.

— Дамы и господа… Мне думается, что настроение в этой комнате слишком раскаленное и с языка слетают слова, которых рассудок не в состоянии больше контролировать… Предлагаю прекратить дискуссию.

— Я согласна, — заявила я. — Считаю необходимым, однако, сказать еще одну вещь: в свое время мы просили дать нам новые револьверы, во всяком случае, доброкачественные… Инженер Каапстадт тогда сказал, что наши револьверы еще вполне пригодны для дела, которое нам поручено.

— И это было верно! — перебил Каапстадт со свойственной ему бесцеремонностью.

— Возможно, — ответила я. — Думаю, однако, что мы могли бы убрать мадам Шеваль, будь у нас лучшие револьверы. А этот старый хлам на таком расстоянии не действует.