Ржавчина

Въ отдльныя комнаты надо было проходить корридоромъ. Дверь въ общій залъ была отворена. За столиками сидли цыганки и, въ ожиданіи постителей, пили чай, курили, звали, а нкоторыя дремали, положивъ голову на столъ.

Анна не видала ихъ. Передъ ней промелькнула отворенная дверь въ залу; тамъ сидлъ кто-то… Ей стало еще страшне. Она быстро вбжала но лстниц и тамъ остановилась въ корридор, не зная куда идти.

— едору Михайловичу кабинетъ, — громко сказалъ провожавшій ихъ человкъ.

Лакей, дремавшій на стул, быстро вскочилъ и повелъ Анну и Бжецкаго. Онъ ввелъ ихъ въ темную комнату и поспшно сталъ зажигать люстру и канделябры.

— Нтъ, не стоитъ все это! — невольно вырвалось у Анны, какъ только они остались одни.

— Что это? — не понялъ Бжецкій.

— Не стоитъ такого волненія и страха то, что я пріхала съ вами сюда, — раздраженно проговорила Анна.

— Мн остается только кланяться и благодарить, — обидлся онъ.

Оба замолчали. Дождь мрно и монотонно колотилъ по крыш и въ стекла.

Не разгорвшіяся свчи тускло освщали большую комнату, обитую красными обоями съ золотыми разводами, съ красными кретоновыми занавсями и такою же мебелью. Дешевые канделябры блестли во всхъ углахъ.

Въ корридор слышались шаги и шепотъ прислуги. Анн этотъ шепотъ казался оскорбительнымъ. „Они говорятъ обо мн“, — думалось ей. Вошелъ лакей татаринъ съ гладко припомаженными волосами и равнодушнымъ до тупости лицомъ. Ей показалось, что онъ нарочно длаетъ такое безстрастное лицо, чтобы не выдать, что онъ все понимаетъ.

Бжецкій отдалъ приказанія. Лакей удалился.

Анна продолжала сидть неподвижно.

Бжецкій подошелъ къ ней.

— Вы точно сердитесь на меня, — сказалъ онъ, садясь рядомъ съ ней.

— Я на себя сержусь, — отвтила она, — зачмъ я пріхала сюда… Къ чему?…

— Стоитъ говорить о такихъ пустякахъ.

— Хороши пустяки…

— Конечно… Что вы преступленіе какое-нибудь сдлали, что ли? Пріхали тихо, скромно поужинать… Не все ли равно, еслибы мы съ вами сидли вдвоемъ у васъ въ комнат, или здсь? — Ршительно все равно.

— А что скажутъ, если увидятъ?

— Во-первыхъ, никто не увидитъ… А во-вторыхъ, еслибъ и увидлъ, не все ли вамъ равно, „что скажутъ“, если вы сами сознаете, что не длаете ничего дурнаго… Поврьте, если захотятъ, и ничего не зная, ничего не видя, скажутъ… Про кого только не говорятъ… Про старухъ — и про тхъ сколько сплетенъ… Анна Николаевна, неужели васъ это можетъ волновать и безпокоить?

— А вотъ эти люди… лакеи, что они обо мн подумаютъ.

— Поврьте, что этотъ народъ такъ привыкъ ко всему здсь, что и не обратитъ ни малйшаго вниманія на насъ съ вами…

А шампанское въ бутылк все убывало. Съ каждымъ бокаломъ уголъ зрнія Анны измнялся.

Самый пріздъ въ ресторанъ показался дломъ обыкновеннымъ. Въ самомъ дл чего бояться?… „Что скажутъ“ — велика важность! Про всхъ говорятъ. Будь хоть святая, въ поко не оставятъ.

Сначала казалось „позвать цыганъ“ — невозможно. Они увидятъ, залопочутъ что-то про нее по-цыгански, — отъ одного этого провалиться можно… Ну, и пусть лопочутъ… Пріхала, ужинаетъ… Пусть осуждаютъ… Пусть приходятъ…

Лакей пошелъ звать цыганъ… Ей какъ будто опять стало неловко: столько паръ чужихъ глазъ увидятъ ее… Она залпомъ допила бокалъ. Бжецкій подлилъ ей еще.

Пришли цыган. Мужчины серьезно и даже угрюмо поклонились и стали шумно разставлять стулья полукругомъ. Цыганки привтливо улыбались Бжец5ому и мелькомъ глядли на Анну.

— Забыли вы насъ совсмъ, едоръ Михайловичъ, — сказала одна изъ старыхъ цыганокъ, подавая Бжецкому руку.

Зашумли, задвигали стульями. Цыганки сли въ рядъ, басы стали сзади. Теперь вс почти въ упоръ смотрли на Анну. Двумъ молоденькимъ она видимо понравилась: „Явхи, явхи“, — слышала она и, въ смущеніи, опускалась губами къ бокалу.

Потомъ запли. Надтреснутые голоса и фразировка заставляли пробгать морозъ по кож.

Бжецкій не спускалъ своихъ красивыхъ синихъ глазъ съ Анны.

Затмъ все спуталось… Старая цыганка пла низкимъ контральто какую-то псню, гд упоминалась „сущность бытія“, за ней другая, помоложе, спла что-то о „глянц“ въ глазахъ.

Анн было и смшно, и хорошо. Когда цыган ушли, въ воздух осталось что-то дикое и горячее.

Она уже не отнимала своихъ рукъ изъ рукъ Бжецкаго. Онъ слъ на диванъ рядомъ съ ней.

Анна, какъ будто, не замчала этого.

Разговоръ шелъ отрывочно и, наконецъ, совершенно замолкъ.

— Когда я проснулась сегодня, — закончила она свой разсказъ, — я не разомъ вспомнила все это, а потомъ стала собирать по кусочкамъ… И вотъ теперь вы застали меня, я лежу и терзаю себя этимъ воспоминаніемъ. Я измучила себя, и мало еще… По дломъ мн…

— Да вы любите его?