С августа по ноябрь

Мне никто никогда не мог ответить на вопрос — зачем мы здесь. И в этом никак не помогли ни пряный запах лыжной мази и канифоли из отцовского шкафа, ни волшебство Соловецкого кремля, подле стен которого куда как легче дышалось, даже несмотря на влажность. Прохладная прозрачность вод Белого моря схожа с характером наших предков, — серьёзных и сильных, самоотверженных и добрых, молчаливых и верных… Любящих! — и землю свою, и тех, кто рядом…

А, кроме обид… Помню, в походах у меня была своя мисочка. Жёлтенькая, эмалированная, уютная такая, из неё было чрезвычайно вкусно есть макароны с тушёнкой. Помню, как отец рассказывал про давку в Московском метро, когда с Героем Советского Союза, фрезеровщиком Воронежского авиационного завода они пробивались к выходу, и отец спросил, не боится ли его товарищ потерять такую весомую награду в толпе. На что тот хохотнул, и, хлопнув себя по груди, сказал:

— Так это ж фрезеровщик наш сделал, а настоящая дома, в шифоньере! Так-то третью уже, вместе с карманом рвут!

…Мне было года четыре, когда на одноместной надувной лодке мы с отцом форсировали красивую речку поде Собачьей Усмани под Воронежем. Я крякал в очередь с утками, призывая птенцов строиться в ряд, на просторном листе кувшинки, а отец грёб, и по обыкновению думал о чём-то своём.

Годы спустя, точно также, сквозь меня, смотрела белочка, что пробежала по ограде, за которой плита, с высеченным на ней именем отца.

— Помню ли я хорошее? Ну, а ты-то, сам, думаешь как?!

Веточка

Туя считала себя везучей. Когда-то она была веточкой, высотой с детскую ладонь, как бы не очень важной частью деревца, а теперь — большим, красивым, пушистым деревом, и она весьма гордилась сим обстоятельством. Ибо во всех неудачах принято винить судьбу, а заслуги приписывать себе. Ну, что ж…

Предаваясь бессмысленным мечтам, я бродил по мощёным тропинкам городского сада, когда увидел, что некий малыш с завидным упорством дёргает ветку туи, как обыкновенно дети тянут за руку взрослых. Малец крутился во все стороны, пока вовсе не оторвал ветку, а после бросил её на вымощенную камнем дорожку, с тем, дабы окончательно изувечить. Я едва успел помешать ему сделать это, ухватив мальчишку за плечи:

— Ребёнок, где твои родители? — Спросил я со всею строгостью в голосе, на которую только был способен.

Мать сорванца, что, как оказалось, сидела неподалёку с книгой, немедленно бросилась выручать своё чадо:

— Вы не имеете права!

— На что?! — Изумился я.

— Трогать чужого ребёнка! — С жаром воскликнула мамаша.

— Ну, так следите за ним сами. — Резонно заметил я и, подняв с земли ветку, добавил:

— Видите, что сделал ваш сын?

— Что? Подумаешь! Вон, сколько на дереве веток, что ж теперь, из-за каждой расстраиваться!

— Давайте тогда, мы отрежем один пальчик у вашего сына, вон у него их сколько: на каждой руке по пять, да и на ногах, видимо, не меньше. И тоже не станем расстраиваться.

— Я сейчас позову постового! — Мать мальчишки, видимо, не на шутку перепугалась.

— А, зовите! — Обрадовался я. — Думаю, вам хватит средств оплатить увечье за порчу городского имущества!

Пока мы препирались, парнишка дважды принимался плакать, но оба раза раздумывал, ибо взрослым было не до него. Пытаясь вразумить женщину, я поглядывал на мальчишку, чтобы он не натворил ещё каких бед, но он то смотрел себе под ноги, то на ветку туи в моей руке, то на дерево, и, в конце концов, не дожидаясь покуда взрослые замолчат, набрался смелости и спросил:

— Скажите, я и вправду …убил её?

В голосе ребёнка было столько боли… Жестом я заставил его мать молчать, а сам присел на корточки перед мальчиком, и ровным голосом, дабы не спугнуть в человеке раскаяние, но и не убить надежду, произнёс:

— Да, ты сделал это. Если бы на её месте была птица, то сделать ничего уж было бы нельзя, но ветку мы ещё можем попытаться спасти. Хочешь мне помочь? Я, конечно, справился бы и один, но…

Сила неведомого доселе чувства — посодействовать возможному чуду и исправить непоправимое, не дала мальчику воли говорить, и он лишь кивнул. Несколько раз. Так, что даже стукнулся подбородком о грудь.

Ухватив ребёнка за руку, я предложил его матери следовать за нами:

— Мой дом тут, неподалёку, мы попробуем разместить ветку так, чтобы она смогла пережить случившееся. Я буду приглядывать за нею, а вы с сыном, если будет охота, тоже сможете помогать мне ухаживать.

За семь лет, что прошли с того дня, веточка туи стала пышным деревом, в три раза выше меня ростом, и в два — самого мальчишки, он тоже заметно подрос. На этажах густых ветвей туи, каждую весну малиновки и дрозды выводят птенцов себе на смену, а среди корней, с завидным постоянством, растит своих малышей ящерица. Она уже немолода, но всё ещё полна сил, и кажется, привыкла к тому, что мы с пареньком, которому идёт уже тринадцатый год, часто секретничаем на скамье подле нашего дерева. Ящерка с интересом прислушивается к нашим беседам.