С ключом на шее (СИ)

Что-то не так было с этой громадной дверью, — при всей ее внушительности остро ощущалась какая-то нехватка, недостаток чего-то очень обычного и важного. Яна с размаху взъерошила обеими ладонями волосы, шаря взглядом по обширной металлической поверхности. Так и не сообразив, в чем дело, потянулась к звонку — да так и замерла с поднятой рукой. Звонка больше не было. На его месте виднелась лишь оштукатуренная вмятина, и в ее нижней части скопилась желтая пыль.

— Намек понял, — пробормотала Яна.

Взгляд скользнул по короткому пролету лестницы, ведущему на чердак. На ступенях кособоко громоздилась сломанная коляска, древняя, как сам дом, а за ней виднелись санки с красно-желтым сиденьем, сколоченным из реек. На таких возили в младенчестве и Фильку, и Яну; такие санки были у всех. Яна до сих пор помнила, как здорово скользили полозья по утоптанному снегу, как скрежетали на редких участках, присыпанных песком, — от этого звука чесался лоб, и очень хотелось его потереть, но негнущиеся рукава пятнистой шубки не давали пробраться под шапку.

* * *

(…Из морозной темноты Яна смотрит сквозь стекло витрины, как в мутном желтом свете клубится черная масса взмыленных людей. На мгновение человеческое море расступается, мелькает узкая, болотно-драповая мамина спина, а потом волны пальто, шуб и курток-алясок смыкаются вновь. Дверь магазина распахивается, и на улицу вываливается дядька в сдвинутой на затылок мохнатой ушанке. К мокрому лбу прилипла прядь светлых волос. Дядька прижимает к животу две сетки с мандаринами, яркими и блестящими, как игрушки.

Яна отворачивается от витрины и делает шаг за границу желтых прямоугольников света, в скрипучую тьму. Сдернутые зажатой в кулаке веревочкой санки запоздало догоняют ее, бьют под колени. Снег празднично пахнет оранжевым, и большие снежинки драгоценно сверкают на поверхности свежих сугробов. У ограды детского сада высится целая снежная гора. Ее склон укатан до стеклянного блеска; черные фигурки на санках с визгом соскальзывают вниз — одна за другой, догоняя и сбивая друг друга, и темная куча мала — отражение той, что толпится за стеклом магазина — копошится на вершине. Яна смотрит на них издали, теребя меховые помпоны на завязках шапки, отворачивается и, проваливаясь по колено, забирается на высокий снежный отвал неподалеку от входа в магазин. На вершине она оступается и падает на спину. Снег взлетает пушистыми бурунчиками и каплями оседает на лице. Яна ловит их языком. В черном небе качаются звезды, блестящие, как снежинки. Визги с горки глохнут в снегу, облепившем голову. Кто-то пыхтит, забираясь на сугроб; скрипят полозья санок.

— А ты чего лежишь? — спрашивают Яну. Она скашивает глаза. Чей-то громоздкий силуэт загораживает бархатное полотнище неба. Отблески витрин падают на лицо, замотанное удивительным толстым шарфом в разноцветную полоску. По нему Яна узнает мальчика из своей садиковской группы. Детей в группе очень много, они слишком странные и большие и непонятно, чего хотят, поэтому Яна играет одна. Она не знает почти никого из тех, с кем встречается каждый день в большом неуютном зале, заваленном игрушками. Но такого шарфа ни у кого больше нет. Мальчик старше почти на год — ему целых шесть с половиной лет, и он кажется совсем большим. Один из тех, кто копошится на полу, шмыгая носом и поддергивая сползающие колготки, и чахнет над молочным супом в обед.

И, кажется, он тоже всегда играет один. У него трудная рычащая фамилия, которую он не может выговорить, — Ррракарский, — и смешное имя, как у собачки из «Спокойной ночи, малыши». И он слишком большой, чтобы водиться с малявками.

— Звезды, — говорит Яна. Мальчик пытается посмотреть на небо, но воротник шубы не дает ему запрокинуть голову. Круглая меховая шапка лезет на глаза. Мальчик поправляет ее облепленной снегом варежкой, обиженно сопит в шарф, и ткань вокруг рта прорастает крохотным лесом инея.

— Лежа лучше смотреть, — говорит Яна.

— Мне бабушка не разрешает, — отвечает мальчик. — Зато я Большую Медведицу знаю, показать?

Не дожидаясь ответа, он тычет негнущейся рукой туда, где белая земля встречается с черным небом. Звезды там разбросаны редко и просторно, как будто их не сыпали горстями, а по одной выкладывали вдоль рубленых линий.

— Вот этот ковш — медведица, — торопливо добавляет мальчик. Приподнявшись на локтях, Яна щурится, и звезды расплываются, выпускают длинные лучи; она моргает — и они снова загораются острыми точками, такими яркими, что от них колет глаза.

— Почему — медведица? — спрашивает она, и мальчик растерянно моргает.

— Потому что у нее вон — нос, а вон — лапы, — говорит вдруг какая-то девочка, незаметно забравшаяся на горку. Теперь Яна видит: точно, вот — нос, а вот — длинная шея, а вот — толстое туловище, совсем как у белого медведя из книжки про полярников.