С Корниловским конным

Отрапортовав, я опустил руку. Он стоял молча, не подошел ко мне и даже не сказал «здравствуйте». Мы оба стоим и молчим. Думаю, что он сознавал и стыдился своего решения. Не только раньше, когда он был командиром полка, но и теперь, будучи генералом и начальником дивизии, а я три месяца командиром полка и его подчиненным — он ни разу не сделал мне и одного замечания по службе или неудовольствия. Так в чем же дело? — невольно навязывается вопрос. Значит, он не прав?

— Вы, Джембулат, на меня не сердитесь... так все случилось... но я знаю, что и в другом полку Вы будете отличным офицером, — наконец, выдавил он из себя, «Юпитер»...

Я на это ничего ему не ответил. И чтобы окончить этот ненужный разговор и показать, что я его выслушал, — взял руку под козырек, давая понять, что хочу уходить. Я чувствовал себя зло и грустно. С отъездом из полка — я терял очень много не только в своей военной карьере, но я чувствовал банкротство в человеческой правде. Я чувствовал, что я «смят, разбит и почти что уничтожен». Убери открыто! Вызови к себе! Выцукай! Но так коварно...

Видимо, и он переживал подобное и понимал «все это». Он подошел ко мне, протянул руку, поцеловал в губы и пожелал... счастливого пути. Еще одна незабываемая и горестная страница перевернулась в моей личной жизни.

Утром 3 мая 1919 г. вся дивизия выступала дальше на север. Полк был выстроен у моей квартиры. Я выехал к нему, чтобы попрощаться навсегда. Есаул Трубачев скомандовал «встречу». Тихо, рысью, спокойно подъехал я к тому полку, к которому подлетал раньше, словно на крыльях своей нарядной кобылицы. «Что говорить?.. К чему говорить?.. И как говорить?.. И как здороваться с полком?» — неслась мысль. Бодро говорить — не могу. Грустно говорить — не к чему. И я не поздоровался с полком, так как моя душа была наполнена одной печалью.

Было тихо-тихо кругом. Дышали, может быть, только лошади, для которых было все равно — в природе, в полку, в людской ли ссоре. Мой прощальный приказ был уже прочитан в сотнях. Что же еще сказать? Я нисколько не сомневался в полном сочувствии офицеров, но для казаков, может быть, это было «все равно»?

— Я уезжаю из полка по воле начальства... Оставайтесь, братцы, все такими же храбрыми и молодецкими, которыми были всегда. Кубань родная — вас возблагодарит. Прощайте! — закончил я.

— Покорно... Рады стараться... Счастливо!.. — все это перемешалось в ответах казаков, так как мой минорный тон речи и сама речь были таковы, что казакам понять было трудно, — как ответить?

Козырнув офицерам и поворотя свою кобылицу, крупной ускользающей рысью шел я к воротам своего былого

штаба полка. Корниловский конный полк — оставался в гробовом молчании. И свой родной, кровный полк — я встретил ровно через год, на Черноморском побережье в 1920 г., в трагические дни Кубанской армии, когда он вошел в состав 2-й Кубанской казачьей дивизии, которой я командовал тогда.

В тот же день я выехал в тыл, в Екатеринодар. На второй день мьг проезжаем места боев, где обильно была пролита кровь полка в конных атаках. Следующая ночевка в Дивном. Много разгороженных дворов: это полки разобрали доски на постройку гробов погибшим казакам, отправляя их на Кубань, в свои станицы...

На вокзале села Петровского неожиданно встречаю полковника Камянского, того старого корниловца, которого Бабиев не принял в полк, куда он вернулся после болезни.

— Куда и как?.. Где дивизия? — забросал он меня вопросами. Я пояснил ему, «где дивизия», и сообщил по-дружески, что «отстранен по Войску».

— Как, т. е.? — недоуменно спрашивает он.

— Не подошел Бабиеву... — поясняю ему.

— Да, такому человеку трудно подойти, понравиться, — смеется он. — Ия очень рад, что еду к своим, в свой 1-й Полтавский полк. А вы еще послужите, вы так еще молоды. Это мы, старики... — смеется он, добряк. Этому «старику» тогда было не больше 38 лет.

Встречаю старшего полкового писаря, вахмистра Александра Шарапова, казака станицы Ильинской, сослуживца по Турецкому фронту.

— Слышали?.. Георгий Константинович перевернулся ведь! — кричит он мне.

— Где?.. Когда? — с горестью спрашиваю его.

— Да на Маныче!.. Под Великокняжеской! — отвечает он.

Это был убит мой долгий командир сотни по мирному

времени и Кавказскому фронту, теперь полковник и начальник 1-й Кубанской казачьей дивизии, Маневский. Производство в генералы застало его в гробу. От такой жуткой новости — гибели этого выдающегося кубанского штаб-офицера — мое личное горе сжалось в маленький комочек.

Финал

Я в Екатеринодаре. Иду в Войсковой штаб. И только что стал подниматься по лестнице на 2-й этаж, — как навстречу мне спускается Походный атаман Кубанского Войска, генерал Науменко. Отступив назад, — рапортую:

— Ваше превосходительство! Командующий Корниловским конным полком полковник...

Я не договорил рапорта, как генерал Науменко быстро обнимает меня за плечи и со своей подкупающей улыбкой, с веселым видом, перебивает меня словами: