Они оба и хорунжий Косульников — вошли младшими офицерами. Все офицеры были казаки станиц не Кавказского отдела. Они не имели никого родственников в нашей станице, почему и жили вместе в общественном доме для офицеров старого урядника-конвойца Севастьянова. С братьями Поволоцкими жил и их отец, полковник одного из пластунских батальонов. За исключением Некрасова и Ко-сульникова — все были холосты. Жилось им не совсем весело в чужой станице. Вот почему наш многолюдный и большой дом отца с тремя сыновьями-офицерами и щебе-туньей-сестренкой Надюшей — был для очень многих заброшенных сюда офицеров и друзей — и домом веселия, и духовного уюта, и заговорщицких планов против красных.
Одарюк согласился оставить полк в прежнем составе присяг старых казаков Великой войны, но твердо потребовал, чтобы он назывался бы 1-й Кавказский «революционный» полк. Казакам совершенно не улыбалось припечатать к своему былому славному полку это позорное слово, но... иного выхода не было. То же случилось и с 6-й Кубанской батареей.
По слухам — генерал Корнилов приближался к пределам Кубанской области. Одарюк приказал полку и батарее сосредоточиться на станции Тихорецкой, но в пешем строе, т. е. выступить без лошадей. Казаки закрутили головами. Начались бурные митинги «отказа» исполнить это распоряжение. Сам Одарюк был уже где-то на фронте и оттуда прислал ультимативное требование: «Полку и батарее выступить в Тихорецкую или сдать оружие и разойтись».
Этого казаки никак не ожидали. От Одарюка последовали новые угрозы. Пришлось подчиниться. Погрузившись в вагоны, одним эшелоном, полк и батарея прибыли в Тихорецкую. Там много красных войск, штабов и полная неразбериха. Но армия генерала Корнилова уже пересекла железнодорожную линию Ростов-Тихорецкая и вела бои под станицей Березанской. Воспользовавшись этим, полк и батарея, простояв сутки в бездействии, самовольно вернулись назад, в станицу Кавказскую.
В тот же день получен Бабаевым новый и очень грозный ультиматум от Одарюка: «В 24 часа казакам сдать оружие, а нет, — в станицу вышлют карательный отряд с броневиками и бронепоездами». Тон ультиматума был слишком определенный, чтобы его не учесть. События же в некоторых станицах говорили о предстоящей близкой кровавой развязке. Карательный отряд с бронепоездом, подойдя к станице Новопокровской, обстрелял ее артиллерийским огнем и принудил казаков разоружиться. Многие казаки этой станицы прибыли в Кавказскую и просили немедленной помощи. То же произошло и со станицей Архангельской, где был расстрелян почетный казак и брошен в свалочное место.
К нам во двор въехали три казака станицы Темижбекс-кой. Их кони в поту, в грязи. Все три казака при винтовках. Приказный Авильцев 5-й сотни, который не раз бывал ординарцем при мне в Турции, доложил, что в станицу прибыл бронепоезд с карательным отрядом и разоружил ее. Все оружие уже снесено казаками в станичное правление, его приказано ночью отправить в Романовский. Их прислал сюда за помощью станичный комиссар, бывший урядник Конвоя Его Величества и, в доказательство верности, прислал делегатом своего младшего брата, который мне и представился с Авильцсвым.
Тучи сгущались. Над некоторыми станицами уже разразилась гроза. Надо было спасать положение или положить оружие. Последнего мы совершенно не желали делать. Оставалось — ВЗЯТЬСЯ ЗА ШАШКИ...
Голос обиды и возмущения всколыхнул всех, так как произошло неслыханное явление: казаки перестали быть хозяевами своих станиц, хозяевами своих очагов... У них отбиралось даже и оружие, как решающее достояние казачьего существования в течение многих веков! В этот момент ультиматум Одарюка сыграл роль поджигателя горючего вещества.
Стояла пасмурная погода. Толпы казаков заполнили вместительный сарай одного из арсеналов крепости. Об ультиматуме еще никто не знал, но все чувствовали надвинувшуюся на казаков грозу. Наличие же казаков-гонцов на покрытых грязью лошадях из соседних станиц говорило яснее ясного о происходящих событиях. Среди многосотенной толпы казаков бросались в глаза длиннобородые старики-кавказцы, как и присутствие офицеров других частей, ранее никогда не бывших на митингах. Тяжелое молчание давило всех, а взгляды каждого выражали решение, вызов.