С крыла на крыло

 Мы всегда сидели за одним столом и слушали вечерние лекции по аэродинамике. Сергей вставал в три часа утра, пешком добирался до автобусного парка, а выезжать нужно было с первым рейсом. На занятиях он частенько клевал носом. Никодим, не поворачиваясь, больно толкал его в бок. Тот, встрепенувшись, делал вид, что ничего не произошло, и каллиграфическим почерком продолжал записывать лекцию.

 В выходные дни и вечерами, когда не было занятий по теории, все мы встречались в другом подвале. Здесь было холодно, но просторно. Вдоль стен стояли верстаки, из них один слесарный. На стенах, покрытых инеем, висели чертежи частей учебного планера. На верстаках и на полу лежали длинные сосновые рейки и фанера. Крепкие козлы приспособлены как стапеля для сборки крыльев.

 Здесь мы работали, главным образом столярничали - строили планер ИТ-4 конструкции Игоря Павловича Толстых. Руководил Гриша Михайлов.

 Только Вася Авдонин не терпел столярной работы. Напевая себе под нос, он усердно опиливал огромным плоским напильником металлические детали. К концу работы он становился страшно злым. Мы это хорошо знали и просили, как бы невзначай, помочь строгать рейки, заводили между собой разговор о еде. Авдонин ругался и очень естественно разыгрывал сценки с тяжелыми предметами, так что шутникам с трудом удавалось уберечь ноги.

 Дойдя до крайности, Вася доставал из верстака газетный сверток и принимался уплетать краюху хлеба, сдобренную чем-то.

 Мы все просили, но он зловеще хохотал, делая красноречивые жесты полного отрицания.

 Подкрепившись, Авдонин становился на короткое время совершенно другим и позволял не только Никодиму, но и нам разговаривать с собой в шутливом тоне.

 Гриша Михайлов - инструктор, по специальности сварщик, и на нем, помимо общего руководства постройкой, лежала обязанность выполнять все сварочные работы. Выше среднего роста, прекрасно сложенный, Гриша был хорош собой и застенчив. Он многое знал, особенно из области авиации. Все мы его уважали и беспрекословно выполняли его распоряжения.

 Старостой кружка был избран Никодим Симонов, и вскоре его стали звать "Батей" за зрелый ум, добродушно-отзывчивый характер и исключительную мужественность. Широкий твердый шаг сибиряка, мягкая лукавая улыбка освещала лицо, как бы смягчая чуть грубоватые черты. Он был правой рукой Гриши и его противоположностью в характере. В чем они были похожи - это в стремлении к культуре и искусству.

 Никодим увлекался историей и поэзией. Он читал нам отрывки из "Одиссеи", просто было удивительно, когда он успевал это выучить! А Гриша любил музыку.

 Но вернусь к своему рассказу.

 Миновав проходную завода за сорок минут до начала работы, я отправлялся в буфет, съедал творожный сырок с булкой и выпивал два стакана сладкого чая.

 Путь к цеху проходил по длинному заводскому двору мимо здания с большими окнами и вывеской ЦКБ. Здесь работал Сергей Павлович Королев, инженер конструкторского бюро.

 В тридцатом году Сергей Павлович впервые привез меня на своем мотоцикле к конторе авиазавода. Мы вошли с ним к директору, товарищу Евстигнееву. Сергей Павлович поздоровался и сказал:

 - Это мой сосед, авиамоделист, способный парень.

 Я густо покраснел.

 - Хорошо бы его устроить в цех учеником клепальщика, - добавил Сергей Павлович.

 - Что ж, в виде исключения можно, - ответил директор и, внимательно посмотрев на меня, спросил: - Ты состоишь на бирже подростков?

 - Да.

 Зима уходила. В марте мы закончили постройку "итушки" - так мы назвали свой планер. Чекист Усов, руководивший тогда в общественном порядке отделом Осоавиахима, где шла постройка, поздравил нас с первым успехом и прислал из своего управления новенькую полуторку для перевозки планера на станцию Первомайская.

 Теперь мы стали ездить по выходным дням за город на планерную станцию и, пока не сошел снег, торопились сделать самые первые шаги в освоении летного искусства - научиться управлять планером на пробежках и подлетах. Планер был снабжен лыжей и двигался легко. Это было важно, поскольку таскали его вручную. Однако самим нам приходилось несладко, особенно когда планер скатывался с утоптанного снега. Подводила обувь. Сапог не было ни у кого. Все мы носили тогда ботинки с галошами, и галоши приходилось привязывать веревкой, чтобы не потерять в снегу.

 К вечеру подмораживало. Обувь и брюки, намокшие за день, становились жесткими. Особенно тоскливо становилось на платформе - в ожидании паровика сильно стыли ноги. Но и это не омрачало нашу радость, мы весело делились впечатлениями летного дня.

 - Никодим сегодня второй подлет[2] красиво сделал, - замечал Володя Ивлев, - прошел по прямой как струна, и посадка впритирочку!

 - И ты не хуже, - довольно шурясь, отвечал Симонов.

 - Нет, что и говорить, у тебя лучше получается, - подтверждал Авдонин доброжелательным тоном, но со вздохом.

 Поначалу не все получалось гладко, вероятно оттого, что все очень хотели летать и слишком старались: невольно сковывали себя, не сразу замечали отклонения планера, а потом допускали излишние движения руками.

 Гриша, чудный наш Гриша, как он умел объяснить, ободрить: