С куклами к экватору

Впоследствии нас постепенно убедили, что в стране, где происходят вооруженные выступления мятежников, такая осторожность обоснованна, и мы в конце концов даже полюбили милого Салима. Он был высок, тщательно причесывал свои волнистые волосы, губы у него были такие крепкие, что он играючи снимал ими жестяные колпачки с бутылок пива и лимонада. Читатели рассказов Колдуэлла, вероятно, помнят, как такая способность помогла одному из его героев сделать карьеру в обществе.

Салим ходил, так же как и мы, без пиджака, но однажды произошел неприятный случай. Что-то тяжелое, очевидно засунутое им под рубашкой за пояс брюк, выскользнуло и через штанину упало на землю. Это был револьвер.

— Смотри, у тебя подвязка упала, — окликнули мы Салима, и он, побагровев, быстро нагнулся, чтобы поднять револьвер и сунуть его в карман.

Салим был самоотверженным и сентиментальным, в течение пятнадцати дней он из-за забот о нас не имел ни минуты покоя и все-таки искренне плакал, прощаясь с нами. Ко всему он еще влюбился в одну из наших девушек и не пользовался взаимностью. «Кишми», — говорил он ей, а она отвечала: «Да нет же, меня зовут Иржина». Лишь гораздо позже мы сообразили, что он хотел сказать: «Kiss me» — просил поцеловать его.

Он был родом с Сулавеси — большого острова, который на старых картах называют Целебесом, — и любил рассказывать о нем. Правда ли то, что говорят об амоке, интересовались мы, например, и он смеялся:

— Конечно, правда. Кинжал «крис» у нас легко вынимают из ножен: чик-чик — и готово. Когда двое парней задираются и слишком долго угрожают друг другу, их обоих одевают в один саронг, повернув лицами в разные стороны. Там, в узком пространстве, они могут распороть друг другу животы. Нравы у нас дикие, но все прекрасно: девственные леса, чистое море, великолепные фрукты…

— Почему же ты уехал на Яву? — спрашивали мы.

— У меня умер отец, а здесь мне предложили место писаря.

— А кем был твой отец?

— Работал в полиции, так же как я, — ответил наш милый Салим и лишь потом сообразил, что снова что-то выронил.

ИСКУССТВЕННЫЙ ПЕЙЗАЖ

Не знаю, что служит для вас мерилом красоты пейзажа, но я понял бы восхваление высоких гор. Не рассердился бы, если бы вы предпочли задумчивое озеро, морской прибой или сосновый лес на скалах. Так будьте же снисходительны к признанию, что меня больше всего волнует пейзаж, в котором чувствуется прикосновение руки человека, местность, преображенная им.

Искусственный пейзаж? Да, пожалуй, его можно так назвать. Именно такова равнина, на которой я родился. Каждый клочок земли — поле, дорога, лес или пруд — говорит об активном вмешательстве человека.

Но все-таки самый искусственный сельскохозяйственный пейзаж, причем преобразованный в удивительной гармонии с природой, я увидел во время моего путешествия по Яве. Никогда не встречал я чего-либо, что в такой степени говорило бы о трудолюбии и разумной заботе человека. Здесь не осталось ни одного невозделанного клочка, каждая пядь земли перевернута и приносит пользу. И, несмотря на то что это собственность мелких землевладельцев, пейзаж не дробится, не напоминает игрушечный огородик — край остался единым, великолепным.

По склонам гор — от вершины до глубокой долины и вновь кверху, к другой вершине — человеческие руки создали маленькие поля. Но это не заплаты на поверхности горы, как у нас. Здесь склон нарезали уступами и создали систему террас, более широких на пологих склонах и более узких на крутых. Их очертания не прямолинейны, они устанавливались не искусственно, не геометрически; чуткая рука нащупала их контуры в естественном рисунке рельефа почвы. И каждая из них должна быть строго горизонтальной, иначе на ней не удержалась бы вода. Окаймленные низкой земляной насыпью, лежат здесь одно над другим неподвижные зеркала, и в них отражается синее небо, испещренное прорастающими стебельками риса. И только там, где это нужно человеку, вода стекает по небольшому водотоку на нижнюю террасу, оттуда на следующую, все ниже и ниже, до самого ручья в долине, и тот наконец увлекает воду за собой. Дождь, пролившийся наверху чистой, дистиллированной водой, достигает долины в виде шоколадной жижи, такой же темной, как плечи женщин, купающихся там на склоне дня.

Рису нужно много солнца и воды, но вода ему нужна не всегда, иногда больше, иногда меньше, а порой и вовсе не нужна — приходится осторожно маневрировать.

Повсюду, от вершин к долинам, подставляют террасы свои плоскости солнцу. Хотя одна выше другой всего на несколько сантиметров, каждая стремится удержать воду на возможно большем пространстве и, если понадобится, готова помочь увлажнению своей «сестры».