С малых высот

— Женя, осмотри хвост! Нас чуть не тюкнули. Дворецкий вынул из кармана электрический фонарик и стал осматривать хвостовое оперение. В стабилизаторе, руле поворота и фюзеляже он насчитал более пятидесяти пробоин. В лонжероне стабилизатора застрял осколок. Осторожно вынув его, Дворецкий передал этот «трофей» мне. Долго я носил его в планшете, как память о «карачевской операции».

После полетов Скочеляс снова обратился к командиру полка за разрешением слетать в Орел. Тот отпустил.

— Хорошо, — сказал, — лети. Даю тебе три дня отпуска. Будь только осторожнее.

Летчик Умелькальм доставил Михаила на небольшую площадку около Орла, а сам вернулся в полк. Потом Скочеляс рассказывал, как он шел, нет, не шел, а бежал к родному дому. Живы ли родные?

На двери дома висел замок. Разные мысли полезли в голову. Раз дом закрыт, значит, в нем кто-то живет. Скочеляс зашел к соседям. Те сообщили, что отца расстреляли фашисты, а мать куда-то уехала. Осталась только бабушка. Михаил вернулся к дому, замка на двери уже не было. С горькими слезами встретила внука бабушка. Немного успокоившись, она рассказала обо всем подробно. Перед приходом фашистов отец успел эвакуировать мать вместе с братом и сестрой. Сам же уехать не смог.

Захватив Орел, гитлеровцы под угрозой расстрела приказали всем машинистам явиться в комендатуру. Отец Скочеляса — Петр Демьянович не пошел. Через три дня фашисты схватили его и расстреляли «за неподчинение немецким властям». Бабушка хотела похоронить отца, но гитлеровцы не разрешили. Так и не знает она, где его закопали.

…Тринадцатого августа нас вновь подняли по тревоге. Когда все собрались на КП, командир полка сказал:

— Наши войска неудержимо идут на запад. Мы давно не бомбили аэродромы противника. И вот сегодня получен приказ нанести удар по Городищу. Там скопились транспортные и боевые самолеты противника. Надо уничтожить их.

План действий выглядел несколько необычно. Для отвлечения средств ПВО противника и подавления его огня выделялась специальная группа. Основные силы должны были подойти к аэродрому на бреющем и нанести внезапный удар.

Долго мы «обмозговывали» детали полета.

Третья эскадрилья считалась слабее других по подготовке летного состава, поэтому ей отвели отвлекающую роль. Первая и вторая эскадрильи составили ударную группу.

Если раньше экипажи отправлялись на задания по мере готовности каждого из них, то теперь решили вылететь строго по времени и с минимальным интервалом. Это давало возможность быстрее проскочить зону ПВО и нанести сосредоточенный удар.

Полк поднялся в воздух. Мы с Пахомовым шли шестыми. Наша эскадрилья должна была первой выйти на цель. При подходе к северной окраине Брянска противник, включив прожекторы, открыл такой сильный огонь из зенитных пушек и пулеметов, что у меня даже спина взмокла. Всегда спокойный Корнеич передал:

— Коля, чуть правее… Прожектор остался слева… Хорошо…

— Ты держи пулемет наготове, — прервал я его, — сейчас выскочим на аэродром — и бей!..

Чем ближе к цели, тем крепче сжимаю ручку управления. Штурман предупреждает:

— За домами цель!

— Ясно.

Пики лучей прожекторов стеной встали вокруг аэродрома. Но первые самолеты уже сбросили бомбы. Отсветы взрывов и очаги пожаров разорвали темноту ночи. Небо полосуют трассы пуль и зенитных снарядов. Прижавшись к земле, ожидают своей участи самолеты противника. Мы сбрасываем на них десятки осколочных и фугасных бомб.

— Горят! Горят! — торжествующе кричит Корнеич и строчит по «юнкерсам» из пулемета.

Вдруг кабину заливает ослепительный свет. В нас нацелены три прожектора. Ну, думаю, теперь крышка. Но нет, повезло, выскочили. Первая атака удалась.

Резко развернулись, обогнули Бежицу с запада и, прижимаясь к густому лесу, благополучно возвратились на аэродром. Так был применен новый тактический прием — ночная атака с бреющего полета. Опыт оказался удачным. На следующий день с аэродрома Городище уже не взлетел ни один фашистский самолет.

Враг откатывался под ударами наших войск. На земле и в воздухе шли непрерывные бои. Напряжение в работе росло. Мы не только недосыпали, порой некогда было даже поесть. Днем нашей пехоте и танкам расчищали путь штурмовики, истребители и бомбардировщики. Ночью действовали мы. Круглые сутки над брянскими просторами висел гул авиационных моторов.

В эти дни я подал заявление о приеме меня в члены партии. Партийное собрание состоялось прямо на аэродроме, когда последний самолет возвратился с боевого задания.

Занятый своими мыслями, обдумывая, что рассказать собранию, я почти не слышал, как принимали в партию моих боевых друзей. Очнулся только тогда, когда меня вызвал Сувид.

— Товарищ Шмелев, расскажите свою биографию…

Коммунисты слушали меня внимательно. Коротко рассказав о себе, я заявил, что хочу воевать за Родину, а если надо, то и погибнуть за нее коммунистом.

Слово взял командир полка Шевригин: