С мечтой о Риме

Можно вообразить, с каким унынием последний глядел на территорию, теперь контролируемую турками, и как он помрачнел еще более, когда до него дошли ужасные слухи о пушке, устанавливаемой Мехмедом II в крепости Румелихисар. Венгерский оружейник-отступник по имени Урбан отлил этого монстра. Длина ее ствола составляла 7,5 метра, она могла стрелять ядрами весом в четверть тонны на полтора километра. После нескольких веков экспериментов у турок наконец-то появилось орудие, способное пробить 60-метровые Феодосиевы стены.

Переломный момент осады наступил, когда турки перетащили по суше свой флот в залив Золотой Рог, и теперь Константинополь бомбардировали с моря с обеих сторон. Наконец, движимые исключительно мотивом агрессии и желанием разгромить неверных во имя пророка, янычары прорвались за стены города и сокрушили остаток Римской империи. Этот день был назван самым черным днем в истории мира. Потоки крови текли по канавам в Золотой Рог.

Турки ломали двери церквей и незамедлительно обращали людей в рабство. Женщин подвергали неописуемому поруганию, а юных девушек и мальчиков насиловали на алтарных столах. Сотни отрубленных голов плавали в заливе, напоминая венецианцу по имени Николо Барбаро гнилые арбузы в каналах его родины.

Понимая, что город пал, Константин XI Драгаш сорвал с себя императорские одежды и бросился в бой как простой воин. Говорят, что, когда нашли его обезображенное тело, Мехмед насадил голову Константина на кол и выставил на площади.

На протяжении девяти столетий огромный купол Айя-Софии был увенчан золоченым крестом. Теперь же Мехмед распорядился, чтобы один из старших имамов взошел на кафедру, в то время как повсюду захватчики продолжали перерезать горла и разрывать картины, и тот провозгласил именем Аллаха всемилостивого и милосердного, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его.

Несомненно, это был один из величайших переломных моментов мировой истории. Мехмед II четко осознавал, какое государство он завоевал. Немедленно он возвеличил себя титулом «кайзер-и Рум», римский цезарь, и его преемники продолжали так именоваться вплоть до конца османского периода в 1922 году. Верно, что Мехмед был в некотором смысле цивилизованным человеком, который знал своего Гомера, был запечатлен Беллини и приказывал, чтобы ему читали Ливия и других классических историков.

Если вы посетите сегодняшний Стамбул, то встретите многих людей, которым нравится подчеркивать преемственность между османской эпохой и Византией. Так, очевидным образцом великим мечетям Синана, несмотря на их минареты, послужила многокупольная конструкция Айя-Софии, и каждый турецкий экскурсовод в Айя-Софии с гордостью сообщит вам, что прославленное строение Юстиниана давно обрушилось бы, не будь оно дружески поддержано контрфорсами, сооруженными турецкими завоевателями.

В каком-то смысле мне хочется делать вид, что я верю в эту преемственность. Было бы славно говорить, что турки преобразовали и развили ту традицию, которую они застали, и что не было резкого культурного разрыва. Наверное, это будет политически корректно. Но, увы, подобные заявления не соответствуют действительности. Если вы взглянете на современный Стамбул со старой генуэзской башни, в ваших впечатлениях будут преобладать вздымающиеся в небо минареты, напоминающие ракеты. Закрыв глаза и задумавшись, что же случилось с римской цивилизацией на Средиземном море, когда оно стало мавританским, а не римским озером, вы почувствуете, что Пиренн был проницателен.

Что-то произошло. Что-то изменилось, и контраст совершенно очевиден на примере художественного творчества прежде единого римского мира.

Когда образованные греки бежали из Византии в 1453 году, они захватили с собой семена самого выдающегося расцвета искусства и культуры на памяти людей. Во Флоренции XV века мы видим возрождение классического идеала независимого человеческого духа, убеждения древних греков, что человек – мера всех вещей, гуманистического взгляда на вселенную. Вероятно, самым сжатым образом эта идея воплощена в близости двух рук с реалистичной пластикой – руки Бога и руки Адама, – как они изображены на потолке Сикстинской капеллы. Ничего подобного нет в мусульманском искусстве того или любого другого века, и вовсе не из-за технической недостижимости, а потому, что это теологически оскорбительно для ислама.

Однажды мне пришлось быть ведущим телевизионной передачи о тысяче лет турецкого искусства. Спустя какое-то время я поймал себя на интеллектуальной нечестности. Помимо рассыпаемых превосходных степеней, мне хотелось сказать кое-что еще, но язык при этом немел.