С театра войны 1877–1878. Два похода на Балканы

Завладев долиной Правицы, Этрополем и Златицким перевалом, генерал Гурко встретился с такими сильными укрепленными позициями неприятеля на перевалах Балканского хребта, что дальнейшее наступательное движение стало невозможным; пришлось поэтому в ожидании развязки дел под Плевной и присылки новых подкреплений войсками ограничиться занятием оборонительного положения против турецких укреплений в горах. Я сообщал уже вам в предыдущих письмах о том, какого неимоверного труда стоило поднятие орудий на недоступные высоты, какие усилия потребовались для борьбы с суровой природой Балкан. Но и по занятии горных позиций нашими войсками, вплоть до настоящей минуты, борьба русского солдата с природой не только не прекратилась и не смягчилась, но приняла еще более открытый, вызывающий характер. Суровая зима завернула в Балканские горы, засыпала их глубоким снегом и развернула во всей полноте свои дикие явления: то хватит мороз в 15–20 градусов, то поднимется вьюга с метелью и завывающим, стонущим ветром: столбами несутся и крутятся снежные хлопья, гнутся и трещат высокие деревья… Солдаты, на высоте четырех тысяч футов, выбив себе траншейки в мерзлой земле, стоят лицом к лицу с суровой зимой, словно в открытом бою принимают на себя разыгравшиеся силы природы. Траншею засыпает снегом; костер из сырого дерева не горит; ноги в поизносившихся сапогах отказываются служить; ружье вываливается из окоченевших рук. Ночь на аванпостах, где нельзя ни огня развести, ни бегать, ни даже шевелиться на своем месте, действует губительно; такая ночь стоит сразу нескольких жертв. Под утро плетутся с гор в Орхание и Этрополь натерпевшиеся воины: у кого руки отмерзли, у кого нога как чужая, другого бьет нестерпимый кашель; плетутся они безропотные, безответные, сознательно перенося все лишения, тягости и самую болезнь. Спросите их: «Ну что, брат, каково тебе?» – «Ничего, ваше благородие! Холодно больно: голову маленько разломило, грудь ломит». Послушайте разговор у костра. Солдат объясняет столпившимся товарищам, почему царь-батюшка мира с супостатом не заключает. «Кабы за что другое воевали, а то, брат, за религию

воюем…»

В особенности тяжело положение солдата на Златицком перевале, где место на вершине горы открытое, ничем не защищаемое от ветра. Там зачастую гудит целый день снежная буря, построенные на скорую руку землянки засыпает снегом совсем, так что по утрам приходится вырывать их из снежных сугробов. Кроме того, турки зорко стерегут малейшее движение наше на Златицком перевале и едва, например, замечают огонь нашего костра или дым от него, тотчас же направляют туда свои ружейные выстрелы с окрестных высот. Поэтому в траншеях на аванпостах об огне не может быть и речи; приходится лежать неподвижно в снегу целую ночь. Ветер и вьюгу сменяет оттепель, и солдатская шинель насквозь становится мокрой; к вечеру завернет мороз градусов в 20, и мокрая шинель промерзает, сидит на солдате колом, не облегает тела и не греет. Солдаты, где можно развести огонь, лезут близко к костру, дым которого вместе с искрами, раздуваемый ветром, бросается в глаза, производит воспаление. Больных глазами много. Тяжело пришлось русскому человеку в Балканских горах в глухую зимнюю пору, но несет он свой крест без жалоб, понимая всю необходимость, все значение претерпеваемых лишений. Всего один раз только случилось мне услышать нечто похожее на жалобу из уст солдата, спускавшегося с отмороженными ногами с позиции в Орхание. На вопрос встречного офицера:

– Холодно было ночью?

– Ад, ваше благородие! – отвечал солдат. – Хоть бы поскорее куда повели; чистый ад, куда лучше бы на штурм идти!