С тобой навсегда

Я чувствую, как Петер, склонившись сзади, нежно-нежно целует меня в шею... потом куда-то за ушко — не может удержаться. Мне очень приятны эти неожиданные поцелуи, но отчего-то слезы вдруг наполняют глаза. Я, конечно, справляюсь с ними. Я улыбаюсь теперь, я чуть-чуть запрокидываю голову и чувствую теплые губы Петера у себя на ключице. А руки его — большие и сильные — крепко сжимают мне плечи. Его дыхание опаляет мою шею. Мне становится горячо...

Я поворачиваю в очередной раз ключ, и дверь открывается. Мы прямо-таки вваливаемся в прихожую — мы словно привязаны друг к другу.

Я смеюсь, тянусь рукой к выключателю.

— Не зажигай свет! — просит Петер.

Но я зажигаю свет. И смеюсь громче, и пытаюсь оттолкнуть Петера от себя. Но старания мои напрасны, он — как скала. Я смотрю в глаза его и как будто таю: все слабеют мои руки. Я ничего не могу с собой поделать: знаю, что мне нужно оттолкнуть его, но не хочу этого. Или он гипнотизирует меня, завораживает своими васильковыми глазами, или... я влюбилась.

Вижу, взгляд его, прямо-таки дарящий тепло, медленно погружается в вырез моего платья — туда, где слегка выступают ключички, и ниже — где белеет грудь.

— Ты так хороша, свежа... — шепчут едва слышно его губы. — Ты сводишь меня с ума...

— Петер... — вздыхаю я и больше не могу произнести ни слова.

Губы его спускаются ниже ключиц...

Вздох — судорожный, внезапный — вырывается из моей груди. Я прижимаю к себе его голову, тереблю пальцами жесткие волосы. Что-то шепчу в ответ. Что же? Если б мне не было так одуряюще приятно, мне бы стало сейчас очень смешно, потому что я все еще предлагаю Петеру угощение:

— Чай?.. Кофе?..

Губы его начинают путешествие вверх.

— Кофе... — шепчет Петер. — Или чай... чай... а может, кофе... — он, должно быть, тоже не очень-то думает о том, что в эту минуту говорит.

Он накрывает губы мои поцелуем — страстным, внезапным. И сжимает мне плечи, и прижимает к прохладной стене.

Голова моя идет колесом. Я едва не задыхаюсь от возбуждения. Своей грудью я чувствую, как в таком же волнении вздымается его грудь. Руки мои охватывают его спину — то же, что гору, — крымскую Медведь-гору...

«Он же великан! Настоящий великан».

Когда Петер начинает опять целовать мне шею, я уже так накалена, что едва не вскрикиваю. Руки мои внезапно сами по себе обращаются в лапы кошки. Пальцы, как когти, впиваются ему в спину. Петер вздрагивает, отпускает меня на секунду, и тогда я с силой отталкиваю его.

Петер смотрит на меня недоуменно.

— Уходи! — говорю я ему в лицо.

— Почему, Люба? Что случилось?

«Сережа никогда не целовал меня так. Он всегда был нежен. Он был идеален. Он был... — я не хочу продолжать этот логический ряд; я помню, каким был Сережа. И руки мои у него на спине никогда не обращались в лапы кошки!..»

— Уходи! И не приходи больше!

— Но почему?

— Не надо объяснений.

Скорее всего в глазах моих в эту минуту горит огонь. В свете этого огня Петер Фолькер, который только что был львом, становится ягненком.

— Люба! Я обидел тебя?

Я не могу ответить на этот простой вопрос, потому что сама не понимаю себя. Думаю, что именно то состояние, в коем я пребываю сейчас, и называется — закусить удила. Я их «закусила» крепко.

Подойдя к двери, я распахиваю ее настежь.

— Уходи, Петер! Чая не будет.

Он растерянно (но не жалко, нет!) разводит руками, с сожалением оглядывается на меня и выходит на лестничную площадку. Останавливается возле лифта, опять оглядывается.

Я закрываю дверь.

Слышу, лифт загудел через минуту. Слышу, раскрылись дверцы. Лифт ушел.

И тут силы оставляют меня. Я сползаю по стенке на пол, я сижу на корточках в уголке и плачу. Я в прямом смысле слова заливаюсь слезами и размазываю макияж.

Я такая одинокая сейчас в этой полупустой прихожей. И несчастная... Несколько минут назад эта прихожая не казалась мне пустой. Она была самой наполненной из всех прихожих в мире. Она полна была любви, которую я непонятно почему прогнала. Дура я, дура! Прогнала собственное счастье! Все произошло так внезапно и непонятно... Почему? Почему?..

«Понятно, тебе не по сердцу Кандидат. Он, кроме своей мамы, вряд ли кому-то вообще по сердцу. Но Петер-то тебе чем не угодил? Красавец-парень, герой-любовник. Или ты не заметила, как глазели на него в театре девушки с сигаретками? Что ты хотела своим поступком сказать?»

Я плачу навзрыд.

Теперь я думаю, что тот человек, который сумеет понять веяния души, капризы сердца и взбалмошные поступки старой девы, должен быть как-то по-особому отмечен Господом.

Уже за полночь, когда запас моих слез иссякает, а мысли теряют остроту, я поднимаюсь из угла. Тяжко вздыхая, сбрасываю с себя одежду и босыми ногами прохожу по платью в ванную.

Я долго стою под душем. Прохладная вода остужает мое разгоряченное сознание.