Сабля, трубка, конь казацкий

Я еще вчера заметил, что спутники меня не то чтобы сторонятся, но посматривают как-то искоса. Со слов Полупуда, они знали, кому обязаны освобождением – поэтому глядели по-доброму, с благодарностью. Но не как на равного себе, а чуточку настороженно. Словно я был… ммм… аспирантом, ненароком заглянувшим на студенческую вечеринку.

– Доброй ночи добрым людям… – поздоровался я приветливо, чтобы сгладить неловкость. – О, да у вас костер горит… Примите до компании, погреться? А то зябко у воды… Полупуду хоть бы хны, а я – так продрог чего-то…

Огонь селяне развели умело, в приямке. Так что отсвета пламени даже с пары шагов заметно не было. А вот тепло ощущалось. И аромат запекающейся на углях ветчины… Впрочем, насчет сорта мяса это к слову, вполне могла быть и конина.

«Какая ветчина, какая конина… – хмыкнул я мысленно, поправляя самого себя. – Не дал Господь ума, считай калека. Целый воз турьего мяса!»

* * *

– Присаживайтесь, пан спудей[28], – Охрим степенно обвел рукой вокруг себя. – Место не куплено, всем хватит. А если замерзли, то и перекусить можно. Я как думаю: если уж мы все равно не спим, чего утром время зря терять? – седоусый крестьянин, словно подбивая меня на что-то запрещенное, заговорщицки подмигнул. Но его испещренное глубокими морщинами, обветренное, темное лицо при этом странно дернулось. Будто от спазма… – Тем более ночь на дворе…

Как же трудно постоянно ощущать себя недоумком. Вроде бы нахожусь среди своих, разговариваем на одном языке, а впечатление – будто, по оплошности помощника режиссера, не в своей пьесе на сцену вышел. И реплики других актеров не совпадают с тем текстом, который сам вызубрил. Поэтому приходится играть с листа, в надежде, что еще немножко и я пойму сюжет. А пока надо отчаянно импровизировать, внимательно ловя каждый жест «партнеров»… чтобы мой герой не выглядел в глазах зрителей полнейшим болваном.

Вот и сейчас, если бы пожилой крестьянин в конце фразы не перекрестился и не покосился на небо, – ни в жизнь бы не сообразил, на что он намекает.

– Думаю, после всех мытарств и бед, что свалились на наши плечи и головы, Господь простит столь малое прегрешение, как мясо в постный день… – я не менее набожно осенил себя крестным знамением. Потом решил немножко сбавить пафос. Чтобы не переиграть… – Тем более бык не был тучным. А даже совсем наоборот – сплошные сухожилия. Столетний ворон, небось, жирнее и мягче. Ну, а если сомневаетесь – можно попробовать старинный басурманский способ.

Сказал и чуть не укусил себя за язык. Вот же ж помело без костей… Люди только-только рабского ярма избежали, а я им о басурманах.

– Это какой же? – заинтересовался Тарас.

Похоже, любопытство пересилило отвращение и ненависть, вызванную упоминанием ордынцев. А, может, набеги татар здешним людом воспринимаются как нечто обыденное? Ужасное, непоправимое несчастье, но – неподвластное желаниям и воле человека. Как мор, градобой, пожар или наводнение…

Дозорные ждали ответа, и я поторопился объяснить:

– Магометане считают, что Аллах смотрит на мир их глазами. Вот и закрывают глаза ладонью, когда пьют вино или едят пищу, запрещенную Кораном. Аллах не увидит – значит, и не накажет.

– Что с голомозого возьмешь? – махнул пренебрежительно рукой Тарас, которому по молодости лет полагалось быть менее рассудительным и более категоричным. – Дикие люди… Это ж надо, такую ересь придумать. Ссадить Господа Бога с небес и засунуть в свою дурную башку. Не, ну скажи, дядька Охрим, разве я не прав? Это ж каким дурнем надо быть, чтобы пытаться обмануть такой примитивной уловкой Всеведущего!

– Что верно, то верно… – подтвердил тот. – Глупая затея… Нет, недостойно христианина пытаться обманывать Творца. Согрешил, вольно или невольно, имей смелость ответ держать, а не юлить, как вьюн на сковородке. Покайся, прими епитимию. В жизни всяко-разно бывает. Конь о четырех ногах, а и тот спотыкается…

– Верно подмечено, – подыграл я крестьянам. Потому как один из способов сойтись поближе с малознакомыми людьми – похвалить или обругать кого-то вместе. То бишь выказать единомыслие. – Преподобный Никифор часто любил приговаривать, что всякое прегрешение достойно осуждения, но нет хуже бремени для души, чем лукавство перед Господом. Ибо как сказано в Писании: «…приятельство с лукавым – есть не что иное, как приятельство с дьяволом».

Дозорные посмотрели на меня гораздо теплее и с толикой уважения. Еще бы!.. Не каждый такую тезу не то что завернуть, а хотя бы до конца произнести способен.

– Мудрый человек… – кивнул Охрим и тут же поинтересовался: – А доводилось ли вам когда пробовать запеченный в лопухах язык степного быка, пан спудей?

– Нет… – я непроизвольно сглотнул слюну. – Вернее – я не помню… – многозначительное касание головы. – Но, думаю, вряд ли такое можно забыть.

– Ну, так, милости просим, пан спу…

– Дядька Охрим, Тарас… Родители меня Петром крестили… Так и зовите. Или – Ангелом, как казак Василий прозвал. Потому что спудеем мне уже быть не придется. Закончилась наука… Разве только новиком в Низовой академии войсковой.