Саблями крещенные

— А вот сие мне уже неизвестно. Зато помню, что, побывав у меня на корабле, генерал приказал никому не передавать пленного полковника, пока человек, явившийся за ним, не предъявит письменный приказ с его личной, повторяю: личной… — выдержал соломонову паузу капитан, — подписью. Мало того, у генерала есть сведения, что французы послали сюда, в Денновер, целую группу своих лазутчиков, чтобы отбить полковника или хитростью выманить его у нас.

— Мне об этом ничего не известно, — еще более нерешительно заявил лейтенант.

— Достаточно того, что это хорошо известно генералу д’Арбелю.

— Но как же быть с приказом майора?

— Лучше поинтересуйтесь, как мне быть с приказом командующего? — ехидно спросил его капитан д’Эстиньо. — И вообще, передайте майору, что я не смогу выдать полковника даже в том случае, когда он явится лично. Но даже если он получит письменный приказ, то увести пленника с корабля вы сможете лишь завтра утром, ведь посмотрите — уже темнеет.

— А почему это вы вдруг так печетесь об этом пленном азиате? — подозрительно поинтересовался лейтенант.

— Во-первых, это не азиат, а славянин, русич. Он из польского королевства, с земли, которую называют Украиной, — попутно просветил офицера капитан «Альмансора».

— А во-вторых, взял этого полковника в плен я, лично я, пробравшись в тыл французов, за добрых пять миль от берега. Вот когда вы умудритесь таким же образом взять в плен другого полковника этих наемников, командующего корпусом, тогда я посмотрю, как вы станете оберегать и опекать его. Все, лейтенант, все!

Офицер-пехотинец понял, что это действительно все и что теперь его очередь задавать такие же нелепые вопросы, какие несколькими минутами раньше задавал капитан корабля. А повторять его ошибки лейтенанту не хотелось.

Как только он оставил борт «Альмансора», д’Эстиньо подошел к окошку, у которого терпеливо ждал своей участи князь Гяур.

— Ну, что я говорил? — победно молвил он. — Они там, на берегу, уже занервничали.

— Это очевидно. Как и то, что майор найдет возможность обратиться к генералу.

— Но сделает это не раньше, чем завтра утром. Не станет же он пробиваться к командующему на ночь глядя. От меня же генерал услышит те объяснения, которые услышал лейтенант.

— Довольно мужественно. Вопрос лишь в том, надолго ли нам этого мужества хватит и не лучше ли нам выйти в море?

— Я не могу решиться на это без приказа. Вы должны помнить, полковник, что находитесь на военном корабле Его Величества короля Испании.

— Тогда — конечно, — иронично ухмыльнулся Гяур.

40

— Что, что, мой генерал? — томно поинтересовалась графиня де Ляфер. — Опять истосковались по телу француженки?

— Настоящей француженки, графиня. Что редкость даже во Франции.

— Возможно, я и соглашусь с этим. Но только из честолюбия.

— Вначале вы заставите меня согласиться с тем, что истинная француженка прекраснее и завлекательнее любой самой пылкой испанки.

Французский язык генерала д’Арбеля, «наполовину француза», как говорили о нем, представлялся Диане де Ляфер не менее неприятным, чем плотоядная улыбка на его по-женски округленном, масленом лице; жадный взгляд заплывших тыловым жирком глаз; его отвратительно несвежее дыхание…

«Господи, и я все это терплю! — взмолилась на собственное мужество и собственное многотерпение графиня. — И все это терплю я?! Не верь этому, Господи, быть такого попросту не может! Даже когда сама я поверю этому, ты не верь…»

— О да, настоящей, — произнесла она вслух то, что не должно было войти ни в одну из источаемых ею молитв. — Именно настоящей, — еще более томно согласилась Диана, останавливая разгоряченную руку дона д’Арбеля у той, последней женской заповеди, у которой еще только и можно остановить распаленного собственными иллюзиями мужчину. — Но француженки, генерал, француженки… — напомнила ему, извлекая волосатую потную руку сладострастца из-под модного парижского погребения своей красоты, под которым она еще каким-то чудом не увяла. — Да простят меня все испанки, которыми вы сумели овладеть и которыми овладеть вам уже не суждено.

Подколодной тонкости этого извинения д’Арбель не уловил. Он оставался упрямым и нахрапистым. Восточные пряности, щедро укутывавшие шею залетной графини, пьянили его, белизна полуоголенной груди помрачала рассудок, а развратная податливость беспокойных бедер, вздрагивавших при каждом его прикосновении, переполняла генерала такой вожделенной жадностью, утолить которую, казалось, не в состоянии были все красавицы фландрийского побережья.

— Мы еще не решили, как быть с нашим высокородным пленником, генерал.

— Кого вы имеете в виду?

— Вы отлично знаете, что мы имеем в виду полковника Гяура. Князя… Гяура.

— О, святая Люсия! — запрокинул голову генерал.